Вопрос смерти и жизни

Расспросив присутствующих, я понял, что, кроме меня, все «первопроходцы» мертвы. Я был единственным, кто остался в живых! Я попытался вспомнить их одного за другим: Пита, Фрэнка, Альберту, Бетти, Гига, Эрни, двух Дэвидов, двух Джорджей. Остальных я забыл: их имена и лица выскользнули из моей памяти. В то время мы были молодыми, талантливыми психиатрами, полными надежд и амбиций, и только начинали свою карьеру.

Какая же все-таки мощная это штука – отрицание. Снова и снова я забываю, сколько мне лет, что все мои одноклассники и друзья мертвы, что я следующий в очереди. Я упорно продолжаю отождествлять себя с мальчишеским «я», пока некое печальное событие не возвращает меня обратно к реальности.

Мое внимание привлекает отрывок на 59-й странице. Я описываю интервью с убитой горем пациенткой, Джулией, которая потеряла дорогого друга и развила у себя сильный страх смерти.

– Что больше всего пугает вас в смерти? – спросил я.

– Все то, что я не успела сделать в жизни, – ответила она.

Это кажется мне чрезвычайно важным и представляет собой ключевой элемент моей психотерапевтической работы. Многие годы я был убежден, что существует положительная корреляция между страхом смерти и ощущением непрожитой жизни. Другими словами, чем меньше степень самореализации, тем сильнее страх смерти.

* * *

Смерть близкого человека заставляет нас задуматься о собственной смертности. В одной из первых глав книги «Вглядываясь в солнце» я описываю кошмар, который приснился одной моей пациентке через несколько дней после смерти ее мужа. «Я стою на застекленной веранде небольшого летнего домика и вижу, что недалеко от крыльца притаилось гигантское чудовище с огромной пастью. Мне очень страшно. Я решаю принести жертву, чтобы откупиться от чудовища, и бросаю за дверь мягкую игрушку в красно-зеленую клетку. Чудовище заглатывает приманку, но остается на месте. Его глаза горят. Он пристально смотрит на меня». Смысл сна кристально ясен. Ее муж умер в красной клетчатой пижаме, но сон говорит ей, что смерть ненасытна: следующая жертва – она.

Болезнь моей жены означает, что она, по всей вероятности, умрет раньше меня. Но вскоре наступит и мой черед. Странно, но я не боюсь смерти. Зато мысль о жизни без Мэрилин вызывает настоящий ужас. Да, я знаю, что исследования, в том числе и мои собственные, показывают, что горе конечно: достаточно прожить один год – четыре сезона, дни рождения и годовщину смерти, праздники, все двенадцать месяцев, – и боль утихает. Через два годовых цикла большинство пациентов снова возвращаются к жизни. Так я писал в своих книгах, но я сомневаюсь, что в моем случае это сработает. Я люблю Мэрилин с тех пор, как мне исполнилось 15 лет, и не мыслю жизни без нее. Едва ли мне удастся полностью восстановиться после ее ухода. Я прожил прекрасную, насыщенную жизнь. Все мои мечты и стремления давно реализованы. Мои четверо детей и старшие внуки здоровы и счастливы. Я перестал быть незаменимым.

Однажды ночью мне не дают покоя сны о смерти Мэрилин. Помню только одну деталь: я усиленно выражаю свое недовольство тем, что меня похоронили рядом с Мэрилин (много лет назад мы купили два соседних участка). Вместо этого я хотел, чтобы мы были ближе, чтобы нас похоронили в одном гробу! Когда утром я рассказываю об этом Мэрилин, она заявляет, что это невозможно. Собирая материал для очередной книги, она и мой сын Рид объехали множество американских кладбищ, но ни разу не слышали о гробе на двоих.

Глава 8. Чья это смерть?

Август

Только что прочитала главу Ирва о его книге «Вглядываясь в солнце». Я тронута и одновременно встревожена. Он уже оплакивает мою кончину! Как странно, что именно я, вероятно, умру первой, хотя, по статистике, первым чаще умирает муж. Даже язык отражает эту разницу между полами. Слово «вдовец» образовано от слова «вдова». Обычно все наоборот: форма женского рода образуется от формы мужского рода: герой – героиня, поэт – поэтесса. Но здесь женский корень явно первичен: просто жены переживают своих мужей чаще, чем мужья – жен.

Не могу думать о вдовстве Ирва. Я представляю его одного, и мне становится грустно. Но я не опускаю руки. Сегодня, как, впрочем, и все последние восемь месяцев, я внимательно слежу за своим физическим состоянием. Это главное. Месяцы химиотерапии, которая чуть не убила меня, и разрушительные побочные эффекты второго лекарства, велкейда, пагубно сказались на моем организме. К счастью, новое иммуноглобулиновое лечение не такое изнурительное. Время от времени я даже могу провести несколько счастливых минут с Ирвом, детьми, внуками и друзьями, которые приходят в гости. Но кто знает, будет ли от этого лечения толк?