Вопросы цены и стоимости

Но даже тогда может оказаться уже поздно, как тогда, когда незнакомый парень с безумными от тоски глазами, принесший ворох каких-то бумаг и почему-то в покрывале, увидев стремительную перемену в вальяжном купчине, стоило упомянуть имя того, кто эти бумаги передал, кричал ему:

— Это вы! Это вы, тот человек, о котором он говорил… Значит, это вы виноваты, это из-за вас он стал подстилкой для этого мерзавца!

Как тогда, когда разобравшись, и осознав, что Равиль выкрал документы у Таша, явился по подсказанному адресу, чтобы объясниться наконец, выяснить все и расставить точки над «и»…

И опоздал. Потому что все страшное и мерзкое уже произошло, а Равиль устал ждать чьей-то помощи и сделал все сам.

Мужчина застыл на пороге распахнутой двери, не способный сделать шаг навстречу жуткому пониманию. Разум не справился, угас, воспринимая происходящее какими-то отрывками, резкими, слепящими вспышками: белый, как полотно Айсен со сжатыми до белизны губами… сосредоточенный почти до медитативного транса Фейран, точные, скупые движения испачканных кровью пальцев. Кровь повсюду — на полу, на одеяле, на котором лежит юноша, на его лице, на ногах… Везде. Так много крови…

Но и она не может скрыть очевидного: пятна кровоподтеков по всему истончившемуся, словно прозрачному (Боже, какой же он худой под всеми роскошными тряпками!) телу. Еще только собирающиеся налиться густой чернотой. Уже застарелые, едва виднеющиеся на груди и у шеи, желто-зеленые сходящие полосы на бедрах и ягодицах, когда врач переворачивает юношу, чтобы осмотреть то, что между ними. Руки искромсаны, поэтому нельзя сказать были ли синяки и там, но это такая незначительная деталь по сравнению со всем остальным, что не стоит упоминания.

Ты хотел ясности? Все предельно ясно — его просто в очередной раз избили и изнасиловали, что такого, тебе же говорили… А потом лисенок истек кровью на грязном полу, перерезав себе вены.

— Все, — не поднимая головы, Фейран с пугающей сосредоточенностью вытирает руки.

Айсен молча, так же медленно начинает стирать бурые разводы с разбитой щеки юноши.

Не произнеся ни слова — все слова тоже уже опоздали, — Ожье развернулся и вышел, жалея, что один простейший способ решать проблемы с врагами, как и все прочее пришел ему в голову слишком поздно.

Удар был настолько сильным, что дверь практически впечатало в стену, едва вовсе не сорвав ее с петель, а смазливая девчонка с визгом слетела с колен мужчины и по одному взгляду опрометью вылетела из комнатки, забыв натянуть что-нибудь из одежды на внушительных размеров грудь.

— Свояк, да у тебя редкий дар портить себе и другим удовольствие! — осклабился ничуть не смущенный и не встревоженный Таш.

— Развлекаешься? — голос Ожье был гладким как самое дорогое стекло и таким же прозрачным и ломким.

— Отчего бы и не развлечься пока возможность есть, — улыбка Ксавьера стала больше смахивать на оскал. — А то, того и гляди, по миру пойду скоро…

— Не прибедняйся, свояк, — в тон ему отозвался Грие, — не могу точно сказать как насчет богатой жизни, но на красивые похороны ты уже заработал…

И спросил без перехода, задушевно взглянув в глаза:

— Сладко было над мальчишкой измываться?!!

Ксавьер фыркнул: так он и думал, что если прижать посильнее, то истеричный рыжик все-таки с претензиями рванется за защитой к своему ненаглядному благодетелю. Неужто хоть что-то с этими двумя наконец получилось верно и сальдо на выходе все-таки окажется положительным?

— Сладко, ох сладко! — протянул Таш, откидываясь и покачиваясь на стуле. Улыбка была такой сахарной, что недвусмысленно тошнило. — Особенно сладко было смотреть как он своей гордостью подтирается, лишь бы у его драгоценного любимого Ожье — волоса не шелохнулось!

Не столько слова, сколько снисходительная усмешка на красивом в сущности, но от того не менее порочном лице — окатили мужчину крещенским морозом.

— Отчего такие грустные глаза, окиянами вселенской печали?! — продолжал изгаляться без стеснения наслаждающийся моментом Ксавьер. — Ах, ты Господи прости, — неужто не знал, не ведал?!.

— Вот уж и впрямь забавно, — резким переходом обрубил Таш, в то время как потрясенный открывшейся простейшей истиной Ожье не мог даже сдвинуться с места. — Куда веселее: шалава портовая от любови сохнет аки в балладах, одного имени упомянуть довольно было, чтоб стал как шелковый — и сосал, и ебался, и себе дрочил до мозолей! Краснел, бледнел, бедняжечка, — но ради ненаглядного Ожье ножки раздвигал почем зря…

Уверенный даже не столько в своей безнаказанности, сколько в том, что умный и осторожный в нужных вопросах, Грие никогда не рискнет даже замахнуться, зная что в крайнем случае свидетелями окажется весь бордель (куда он за эти четверть часа уже договорился сплавить рыженькое бледно-немощное недоразумение), Ксавьер безудержно наслаждался торжеством… Вот уж действительно зря!