Вопросы воспитания (СИ)

- О, это платье заслуживает отдельного разговора, - Альцин спешно сделал глоток и совсем некультурно облизнул губы, - оно выглядит так, словно когда-то принадлежало вашей матери, а перед тем, как вы его надели, им вдоволь попользовалась моль.

Карлина мотнула головой, глядя на мужчину поверх своей кружки, которую специально для этого чаепития принесла из дома.

- Не матери. А бабушке, - пояснила она с ухмылкой и в ответ на шокированный взгляд лорда Димитреску развела руками. - А что?! Я не ношу платья! Они мне не нужны, мне хватает моей обычной одежды. И вообще - всем похер, что на мне надето.

- И вам самой, как я вижу, тоже, - лорд Димитреску поднялся, выпрямляясь, и Гейзенберг усилием воли заставила себя сидеть на месте, а не попытаться забраться на стол, чтобы оказаться выше этого гренадера; она думала, что Альцин скажет ей уходить, не прямо повелит убираться к чертям собачьим из его замка, а сухо намекнет, что Карлине пора, и что он готов выделить ей сопровождение из числа своих слуг, чтобы женщина безопасно добралась до своей фабрики. Как будто Гейзенберг есть, чего бояться. Карлина ждала; ей одновременно было весело и как-то горько: пусть донимать Альцина было довольно забавно, женщина ненавидела эту его снисходительность, покровительственный тон, жеманность, сквозящую в каждом жесте. Подумаешь, салфеткой она не пользуется и юбки не носит, разве это главное? Из-за всех насмешек лорда Димитреску Карлина начинала думать, что недостаточно хороша, что из-за отсутствия тяги ко всему женственному в ней есть какой-то изъян, хотя это полная херня. Наличие или отсутствие хуя не значит ровным счетом ничего, как и то, что Гейзенберг не могла отличить вилку для мяса от вилки для сыров.

Вернее, могла, но просто не хотела. Ей это было не нужно. Так же, как и Альцину не требовалось перебирать двигатель, чтобы почувствовать себя настоящим мужиком.

И при этом Карлине совсем не хотелось уходить; она не любила замок Димитреску, его хозяин вызывал у нее приступы бешенства, его дочерей Гейзенберг считала глупыми кривляками, однако Альцин приготовил для нее чай и сладости, возможно, отравленные, но все равно это было даже мило. А вот Карлина даже не пыталась быть с ним любезной, потому что слишком много чести выродку, который зачем-то выбрасывал из огромного гардероба вещи: платья и юбки, разлетаясь, падали на кресла и диван, пестрые и яркие, словно лепестки цветов и крылья бабочек. Женщина, нервно одергивая рукава, следила за ним, непонимающе хмурясь; конфет уже не хотелось, как и чая, а ведь такой был удобный случай перетаскать под шумок все сладости. Пусть Альцин питался одной только кровью и к трюфелям и бисквитному печенью был равнодушен, вести себя как вороватый енот было задорно, это будило в крови азарт, так же, как и суженные в гневе глаза лорда Димитреску и его неумолимо сжатый рот, словно он вот-вот собирался отдать приказ о расстреле.

- Хули ты делаешь? - выпалила Карлина, устав наблюдать за летающими по комнате вещами; когда она встала, поводя плечами, ткань на спине натянулась, затрещав, и женщина замерла. Не хватало еще, чтобы платье порвалось прямо перед Альцином, он же этого никогда не забудет, вечно будет припоминать. Гейзенберг запоздало заслонилась рукой, когда в лицо ей прилетело скомканное платье, зеленое, с серебристым узором и бахромой на подоле, похожее на старую портьеру. Оно упало ей под ноги смятой тряпкой, и отсветы свечей мерцали на замысловатой вышивке.

- Можешь выбрать любое. Бери, что нравится, - распорядился Альцин; щеки у него чернели от румянца, больше похожего на пятна тлена. - Во всяком случае, это выглядит гораздо презентабельнее, чем старое платье твоей бабушки.

- И чем это платье моей бабушки хуже тряпок, оставшихся от твоих жертв? - едко осведомилась Карлина, перешагивая через упавшее платье. - Оставил их себе на память? Заставляешь дочерей в них наряжаться?

- Ну, что за глупости, - устало обронил лорд, опираясь на дверцу шкафа, - почему в каждом моем поступке видится подвох? Такое недоверие очень задевает.

- Ну, пиздец, - хихикнула женщина, оглядывая ворох вещей, больше подходящих какой-нибудь расфуфыренной старлетке, но никак не ей; и что ей делать с этим тряпьем? Разве что руки вытирать или перегревшийся вентиль обматывать. - Не знаю, что ты задумал, да и как-то похер на самом деле, но в твои игры с переодеванием я играть не буду.

- До чего же с тобой трудно, дитя, - произнес Альцин с таким видом, словно Карлина была младенцем, отказывающимся есть кашу. - Неужели носить обноски лучше, чем принять мою помощь?

- Помощь в чем? Раздеть меня? - рявкнула Гейзенберг, мгновенно рассвирепев; чайная ложка слетала с края стола и примагнитилась к ее бедру.