Вор с черным языком

«Спасибо, засранец Малк. Постараюсь пообвыкнуться здесь». Вот что я собирался ответить, но из меня вырвалось только слабое мычание. Малка трудно было не принимать всерьез, но вовсе не страх связал мне язык. Это был стыд. Никто не заставит тебя заткнуться лучше, чем тот, кто знает о тебе самое плохое. Не уверен, что был в юности хуже, чем теперь. Возможно, я стал куда большим негодяем, но научился казаться хорошим. Молодые обычно этого не умеют, поэтому выставляют свои пороки напоказ. Одна из причин не слишком доверять путешественнику – он может не понравиться тому, кто знает его лучше.

– Правильно, – сказал он. – Не стоит сейчас долго болтать. У нас еще будет время поговорить. Гляжу на тебя и все еще не верю своему счастью.

Еще раз замечу, как отвратительно было видеть теплоту в его взгляде, понимая, что на самом деле это обжигающий холод.

– Ec sa imfalth margas beidh, – сказал он по-гальтски.

«Хорошо иметь собаку».

Это гальтский способ сказать другому: «Берегись!» Ответить можно было так: «Me saf math margas fleyn» – «Я сам себе собака». Что означало: «Меня не взять спящим, и я умею кусаться». Но на самом деле я сказал так:

– Me edgh bein i catet tull.

«Мне везет, как слепому коту».

Эти слова я прохрипел без всякой задней мысли. Но, оглядываясь назад, понимаю, что этот ответ прозвучал так странно, двусмысленно и отталкивающе, что оказался правильным. По крайней мере, не хуже любого другого. Малку было не важно, что именно я сказал. Мои шансы умереть в этом плавании только что превратились из неплохих в превосходные.

23 Того сегодня бога я приму…

Первые несколько дней все шло не так уж плохо. Золень догорел до золы. Пришел жатвень, а с ним и осень. Полная луна сияла высоко над морем, и Норригаль пела, склонившись над бортом.

Матросы почти не беспокоили нас, только приносили остатки овса, которым питались сами, и продавали нам водку. Спантийка пила вино из своего бочонка, а если кто-то подглядывал, как она наполняет стакан, смотрела на любопытного так грозно, что он больше не попадался нам на глаза. Они шастали мимо нас, кричали и проклинали небо. Второго жатвеня «Суепка» попала в полосу сильного ветра. Корабль кренился, раскачивался и временами едва не заваливался на борт. Нас с Норригаль тошнило так, что внутри все сжималось. Мы стонали, как умирающие, и обнимались с первым попавшимся сосудом, готовым принять наши подношения. У меня была только шляпа. Наполнив кувшин почти доверху тем, что час назад было овсом и водкой, Норригаль утерла слезы с глаз и посмотрела на меня.

– Твое заклинание от морской болезни не действует, – сказал я.

– Экий ты догадливый! – ответила она, выплюнув изо рта прядь собственных мокрых волос. – Я не нашла один ингредиент.

– Какой?

– Куркуму.

– Что за хрень такая?

– Кешийская пряность, – объяснила Норригаль. – Она… она желтая.

Мне оставалось только порадоваться, что я никогда ее не видел, потому что, кажется, от одной мысли об этой пряности Норригаль снова вырвало в кувшин. Я посмотрел на лежавшую на коленях шляпу и задумался, скоро ли она промокнет насквозь и не лучше ли найти в себе силы подняться и вылить блевотину в помойное ведро.

Но так и не нашел.

– Задрало это сраное, поносное плавание, – сказал я и зашелся в сухой рвоте, едва не заплакав, а если бы даже и заплакал, то ни за что не признался бы.

Но это был худший из первых четырех дней.

Остальные были вполне терпимыми.

Обормот бродил по нижнему трюму, либо он сам старался не отходить далеко от меня, либо его заставляла та, что скрывалась внутри кота. К тому же он был настолько любезен, что гадил и мочился в одном и том же месте, так что мне не приходилось бегать по трюму с тряпкой и подтирать за ним, прежде чем кто-нибудь начнет ругаться.

Малк На Браннайк спускался в трюм только ночью, чтобы поспать в гамаке шесть часов. Я знал об этом, потому что отсыпался днем, а ночью только притворялся спящим, а сам следил за ним. Он был похож на дождь в Пигденее – понимал, что мне некуда деться. Я подумывал о том, не рассказать ли обо всем Гальве, но тогда пришлось бы признаться, что я сбежал от призыва. А этого я не мог. Не мог, и все.

Зато я несколько раз за эти дни поговорил с Норригаль.

– Каким богам ты поклоняешься? – спросил я однажды, когда мы подошли к какому-то острову настолько близко, что привлекли внимание чаек.

– Всем, – ответила она, глядя на мерцающее море и ковыряя в зубах щепкой от борта «Суепки».

– Но какому в особенности?

– Того, кто новым чарам подойдет…

– …И к гибели меня не приведет, – продолжил я известные стихи гальтского барда Келлана На Фальта.

А закончили мы уже вдвоем:

Того сегодня бога я приму,
Хотя вчера молился не ему.