Ворчание ездового пса-2

Десять лет литературной деятельности дали мне одно важное понимание: я осознал мировоззренческий разрыв между поколениями. В сомнениях, обидах, нападках и комплексах обратной связи, я, наконец, прозрел и разочаровался в молодежной аудитории нынешнего дня. Зрелые, порядочные, думающие читатели приняли меня безоговорочно; рюкзачки же отвергли, как советскую занозу из 20–го века. А так как я всегда стремлюсь к вечным ценностям, следует критически отнестись к сиюминутным оценкам моего творчества московской молодежью, отбросить популизм и самому себя оценить с точки зрения будущего: я туда как авиационный писатель таки вошел; предложение об экранизации – только лишнее тому подтверждение. Вот, пожалуй, чем будет отмечен мой 2013 год.

Не надо оглядываться в прошлое: это пройденный этап и цену ему я знаю. А вот что ждет меня в будущем?

Что, что. Старость и забвение. Как только время прикроет флером обыденности новизну моих опусов, круги расходиться перестанут. Подавляющему большинству читателей нынче нужно ведь сиюминутное развлекательное чтиво – и потом в урну его. А окаменевший узкий круг будет перечитывать Ершова, но это уже скорее снобизм.

Антон Кузнецов пишет: «в 68–й раз перечитываю Дневники…» Ну, он человек очень впечатлительный; таких мало. Однако то, что Ершова таки перечитывают, наверное и есть главный результат, итог и гордость моей жизни. Летал, писал, переживал, переваривал, – и все для того, чтобы потом кто‑то еще и еще раз открыл страницу и освежил запомнившуюся мысль. И в споре с оппонентом вырвется аргумент: а вот у Ершова…

Да оно так уже и есть, повсеместно: меня цитируют. И я воспринимаю это совершенно спокойно. Пускай в узких околоавиационных кругах – но мне было что сказать, и я сказал.

В Сан–Франциско неудачно сел корейский Боинг-777: ударился в торец на последних углах атаки, снес шасси, оторвал хвост, загорелся, но практически все успели эвакуироваться; погибло всего два человека из почти трехсот.

Я думаю, человеческий фактор: ИЛС была отключена, пилотировали врукопашную, потеряли скорость, раскачали машину на глиссаде.

Из проскочившей информации на авиа ру: у второго пилота налет на этом типе всего 48 часов. Ну, явно зевнули корейцы скорость на визуальном заходе.

На форуме тут же завязалась оживленная дискуссия симмеров с пилотами о таком вот факторе: а могла бы уборка(!) закрылков перед торцом настолько увеличить качество, что самолет перетянул бы торец?

Что тут скажешь. Во–первых, не убрать, а уж тогда довыпустить, что ли, чтобы за счет потери кинетической энергии и кратковременного роста подъемной силы перетянуть эти несколько десятков метров и потом шлепнуться уже вообще без скорости – но на бетон. Ну, нелетающие люди, напичканные теорией. Все в голове теоретиков перепуталось. А главное: вот за три секунды до торца этим автоматическим пелодам Боинга прям сверкнуло насчет закрылков.

Лучше бы им сверкнуло, что на скорость‑то глянуть надо!

Евгению Евтушенко исполнилось 80 лет. Старик, живой скелет… Мне доходит седьмой десяток – если доживу до его лет, неужели буду вот такой же развалиной?

А таки классик. Его цитируют на всех углах. Единственный из великих, кто остался после 20 века, остальные вымерли. Да и сам живет вдали от родины, в приютивших его Штатах. Вот счастье‑то: гениальный российский современный поэт, так сказать, совесть наррёда… догнивает вдали от того несчастного народа и вертаться не хотит. Поэт же ж в России больше чем поэт – не так ли?

Сидел в устатке на веранде, завернувшись в теплый халат, с бутылочкой пива, вдыхая прохладу с привкусом легкого дыма курильницы от комаров, любовался тысячу раз виденным тихим пейзажем, наслаждался мертвой тишиной и вселенским покоем, думал о вечном.

Пришло новое поколение – ребята, родившиеся в те дни, когда танки палили по Белому дому… ну, это волки. Один такой, сопля через плечо, на днях выжимал меня на обочину в дорожном горле, встраиваясь слева в ряд… пацаны, как всегда, торопились… а дед, пропустив вперед себя порядочный Крузер с прицепом, на котором красовался квадроцикл, еще одному встроиться не давал: ну уж очень пацан нагло, не включая поворот, давил меня бортом праворульной раздрызганной Тойоты, сидя бок–о-бок, в полуметре, глядел мимо оловянными глазами и ловил миллиметры, уже по встречке, норовя все‑таки любой ценой пролезть вперед, а не встроиться сзади… а я завелся и не пускал, прилипнув к заднему борту прицепа. Ну ты ж хоть рукой махни, человеком будь – я пойму! Надя завелась тоже и уже чуть ли не матом просила меня, что, б…дь же, не заводись! Я опустил стекло и в лицо мальчику сказал, что сынок, ты – пидарас; притормозил, пропустил его… а Надя молила: отстань, отстань, он же, падла, сейчас подставится! Ну, отстал. Из другого окна ушедшей

вперед торжествующей Тойоты выставилась рука такого же сопливого мальчика–пассажира, показывая мне какой‑то палец. Это у них типа современной европейской фиги, что ли; для меня это не оскорбительно. А мальчики торжествовали. Любой ценой – вперед!