Ворчание ездового пса-2

Это как известный режиссер Андрей Смирнов, автор «Белорусского вокзала». Прославившись в молодости своим действительно выдающимся фильмом, он потом обретался всю жизнь на вторых ролях, а в старости таки решил осуществить свой давний замысел и снял фильм «Жила–была одна баба», о судьбах русского крестьянства на переломе революционной эпохи.

Но возраст‑то его уже за семьдесят… Одно дело было – создавать фильм молодому, 28–летнему мужику, да всего через пятнадцать лет после свежей еще в памяти войны; другое – через почти сто лет после революции, де еще после смены несостоятельного государственного строя, да еще засорив голову интеллигентскими метаниями конца 20–го века, да еще угасая по причине старости. И не получилось. Поезд его ушел.

Так вот, и мне, старому пердуну, успевшему на исходе зрелости накропать кое‑что стоящее и взрывающее моск пацанам, надо остановиться, оглядеться, вслушаться в себя и понять, что лучше уже было. Кеосский обычай применим к творчеству и сейчас.

Мысль записываю, а то упорхнет. Демократия измельчивает людей. Она по определению не нуждается в настоящих, жертвенных лидерах, равно как и в морали.

Жертвенный лидер, окончив срок, уйдет в тишь. Оно ему надо — жертвовать?

На ветке об экспатах, как я понял, тусуются вторые пилоты, которые никак не прорвутся к кормушке. Много обид на то, что блатные, мол, их обходят; гнутся пальцы: и чо – всю жизнь на Ан-2 и Л-410, мне, москвичу (питерцу), в тайге, за 30 тысяч деревянных пластаться?

Да, ребята, тут вам не живая очередь, а объективные данные, которые, в общем, в рамки не уложишь. Отцу–командиру явственно видна разница в классе, а не выразить. И он продвигает достойнейших.

Денис на этой ветке пытается что‑то там им объяснить. Да, в общем, и так понятно: остался один троечный мусор; он и бушует. Девица там еще какая‑то бойкая среди них выступает, питерская, всех поучает, спорит.

Ничего, придут конкуренты – завертитесь.

Ой, не та нынче стала авиация, не та…

Весь вечер вчера перечитывал летные дневники. Чего я все ищу в них? Дык… фальшь. Внюхиваюсь: так ли передал атмосферу, нет ли уж там такого самолюбования, которое может оттолкнуть брезгливого читателя.

Да пошли они все лесом. Я угождать никому не собираюсь. А перечитывать мне просто самому интересно: проживаю свою жизнь снова и снова.

Все равно: никто больше не написал столь подробных и интересных дневников. Я не говорю о летчиках – и наземных‑то людей воспоминания что‑то не особо светятся в сети. Поэтому я спокойно констатирую: написал уникальную вещь, а уж история даст ей оценку.

Как я решился их выложить, как сомневался… это никого не интересует. А по тысяче читателей каждый месяц только на Прозе прибавляется.

Высокопарных слов не надо опасаться, сказал Окуджава. Я их и не опасаюсь. Мой тон высокий. Это – редкость нынче, это непривычно, беспокойно и кукожит что‑то в душах читателей. Иные не выдерживают и срываются на лай; но есть такие, кто нравственно этот тон оценивает и отдает должное автору.

Может, нынешний капитализм кончится, может, наступит феодализм, тоталитаризм там, или вообще монархия. Но высокие мои слова о Храме, созидаемом в душах творцов, останутся на все времена. Я тут ничего нового не сказал. Только напомнил.

Потом скажут: а ведь дед был во многом прав. Да, он себя любил без меры, да, он был хвастун… павлин… но хвастался‑то он своим мастерством, которое постоянно подтверждал действием, и вроде ж тому есть немало свидетелей. Да, он нескромно, а главное, несостоятельно, сказал о себе: вот он я, Ершов! – так и другие о себе то же самое говаривали – и ничо, пипло проглотило. И сказал‑то Ершов о себе громко уже на склоне лет, завершив достойную летную карьеру.

Но павлинов у нас хватает, и все они друг перед дружкой выпендриваются в эпатаже. А Ершов – один такой. Ну ведь так и нет у меня конкурентов, и близко нет, не с кем сравнить. Жалкий шепот: с Галлаем… с Маркушей… Так это все ушло, как ушел Экзюпери, как скурвился Бах. А Ершов – единственный в мире, кто столь глубоко и полно написал о современной, на рубеже веков, гражданской авиации. Всё. Высунулся.

Ну так и сидите, критики, сами себе, скромно, и не высовывайтесь. И пусть змеей заползет к вам в душу ледяной вопрос: «А я? Что в этой жизни сделал я? На что я способен? И кто обо мне вспомнит?»

О Ершове‑то уж, безусловно, вспомнят. Правда, как у нас принято, уже после смерти, лет, эдак, через тридцать.

Как бы его сделать 2013–й годом устойчивого отхода от авиационной и писательской темы. Пора бы перестать этим всем заморачиваться.

Но чем заняться дальше?

Фонд сохранения духовно–нравственной культуры «Покров» почтительно приглашает меня принять участие в презентации 6 ноября в Москве Комплексной целевой программы распространения почитания новомучеников и исповедников российских «Светочи России XX века». Уф.

Наверно ошиблись адресом. Я атеист и новомучениками с исповедниками отнюдь не интересуюсь. Думаю, фонд от этого не будет сильно страдать. Ответил им вежливым отказом.