Ворчание ездового пса

Цель жизни – отдать авиации все что могу – как‑то размылась. Авиации не слишком‑то нужна моя отдача: она сама чует свою близкую смерть. Молодым летчикам я нужен лишь как символ. А на символ я не тяну. «Наш Сент–Экзюпери» – это фиговый листок, которым хотят прикрыть нищету. Я лишь один из множества борзописцев с легким пером, возникший на авиационном безрыбье, единственно, честный и открытый для людей. Простота, которая хуже воровства. Кто меня раскусил – а таких все больше, – тот испытывает сложное чувство обманутой надежды. И сам я его испытываю, вглядываясь вглубь себя. Меня хватило на три пука. Да и совесть грызёт перед теми, кого приручил.

А как только уйдет интерес к жизни, я умру. Так все умирают.

На авиа. ру меня обидели. Тема посадки с боковым ветром, я решил выложить маленькую статью, у меня валяются два таких технологических рассказа. Выложил под своим ником – не берет! Ещё раз – снова не берет. Да провались оно. По зрелом размышлении, лучше вообще не высовываться. Там умников–пилотов без меня хватает: выступили и Денис, и Леха, и другие, эрбасники. Мое видение проблемы устарело.

Вот ведь: ещё цепляет, и хочется квакнуть свое слово. Надо это в себе подавить навсегда. Вякнешь – потом сам же пожалеешь.

Полдня сижу, читаю. Берроуза полторы книги проглотил, как будто читал в первый раз. А вечер посвятил Москвителеву, бывшему Главкому ПВО, у меня на ноутбуке есть его книга.

Ну… армия есть армия, мне она, в общем, чужда. Человек, летчик, пишет о своих полетах скупо, зато об организационной работе, о персоналиях, – очень обширно. А на старости его взял к себе советником Квочур, так старик прям разошелся в хвалебной оде начальнику. Вот это в его писанине явно не понравилось, а так, в общем, ничего книга. «60 счастливых лет в авиации». Говорит, что умеет наслаждаться жизнью. Похоронил жену, с которой прожил 46 лет, и тут же женился на молодой. В 77 лет ещё крутил пилотаж на Як-52, с перегрузками 5G. Счастливый человек однако.

Открыл тут книгу Шкловского.

И закрыл книгу Шкловского.

Его огромная голова была забита этим интеллектом, кушать некуда. Мой жалкий моск против него – просто средоточие примитивных рефлексов. Какие умные люди бывают.

И кто читает сейчас того Шкловского? О чем там читать.

А человек же мучился, пытался донести. И как много и концентрированно.

В обществе таких людей мне было бы неуютно, как среди инопланетян.

Такая напряженная и тонкая духовная жизнь – не для меня. Я – простой ездовой пес. И не рыпаюсь.

Если бы книги писателя, литературоведа и критика Виктора Шкловского подвигли читателей к литературному труду, нынешний книжный рынок не был бы забит чтивом. А он им забит. И много ли все‑таки настоящих писателей выросло на мироощущении, выплеснутом для них Шкловским в своих книгах?

Я далеко не гений, но мои книги подвигают людей к действию в любимой мною сфере жизни. Люди принимают решение и идут в авиацию, работать в чуждой человеку стихии.

Может, их единицы, но это – практическая отдача от моих жалких, не обремененных интеллектом книжонок.

Труды Шкловского – обременены, даже сверх меры. Но – не востребованы. А когда общество дорастёт до необходимости столь глубокой интеллектуальной загрузки, они уже устареют и будут так же не востребованы, как нынче Диккенс, Толстой или Достоевский.

Ага, Донцова скажет: мои книги нынче востребованы десятками миллионов. Меня Шкловский подвиг.

Но сотнями миллионов востребуется постоянно и туалетная бумага.

Кого и на что подвигли книги Донцовой и иже с нею?

Вот и думай тут.

Так все же: реализовал ли ты себя, Василий Ершов?

Вечером нагнул себя к Мандельштаму. Днём было – к индусу Рабиндранату Тагору, а вечером вот – к русскому классику. Ну, Тагор от меня как‑то далёк. Ну, гуманист, индейский. А вот наш, русский, Осип Эмильеич… нет, тоже как‑то не очень. Вернее, даже очень как‑то не нравится он мне.

Мандельштам, дитя явно не своего ужасного времени, уж слишком рафинирован. Уж такое прет из него поэтическое богатство, что мой бедный спинной моск отказывается брать на себя непосильную ношу.

Для меня стихи – это Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Маяковский… Никитин. Чудесное «Утро» Никитина: «И стоит себе лес, улыбается…»

Я это утро и улыбающийся солнцу лес познал с детства, босиком по росе. А мне тут впаривают урбаниста Мандельштама, который в деревне не смог спать на сеновале и скорчившись просидел всю ночь на стуле, боясь этих… сверчков, кузнечиков и прочей, не городской живности. Зато он умозрительно так познал и так описал эту природу и эту «жись», прям как никто.

К любителям поэтических кроссвордов я не отношусь, явно. Поэтому… не для меня писали Цветаева и Ахматова, на которых молится интеллигенция.

Я не отношусь к интеллигенции, я отношусь к вонючим ездовым псам.

И вот не лезет в меня Гумилёв, не принимает душа изыски поэтов серебряного века, акмеистов и прочая, и прочая. И Мандельштам не для меня. И этот… Бродский.

Ну, утонченность. Ну, огромная смысловая нагрузка. Ну, работа для мозгов.