Ворчание ездового пса

Вообще же судить о жизни по интернетовской болтовне не надо. Иначе схватишься за голову и будешь задавать себе сакраментальный вопрос: «Боже мой! Как жить?»

А моя жизнь как текла, так себе и течет. Я перешел в разряд бесстрастных наблюдателей. Как жить, я знаю.

И ведь не объяснить никому, почему я ушел от общества. Никто не поймет меня. Надя – и та ворчит и говорит, что я ненормальный.

Ну да на старости люди и не такие взбрыки выкидывают. Мне осталось прожить не так уж и много; потерпят.

Выкристаллизовывается и твердеет мысль, которую мельком, созвучно, прочитал у Доронина. Сотни миллионов людей на земле заняты тем, что перегоняют электронные строчки из одного столбца в другой. Жизнь взаймы: ты пообещал мне, я пообещал ему, он пообещал тебе. Пустая, виртуальная, конторская жизнь. И если в результате этой конторской суеты что‑то и производится на планете, то в абсолютном большинстве это, производимое, человечеству, по большому счету, не нужно. Не нужны миллионы автомобилей, телевизоров, компьютеров, мобильников, тряпок, электронно–бытовых приборов всех мастей. Без всего этого человечество свободно жило ещё сто лет назад. Сто лет! А сейчас оно во всем этом тонет.

Да, удобно. Одним нажатием кнопки. Но без этого можно было обойтись. А уж тот, кто без этого обойтись буквально не может – презрен. Он – ничтожество, озабоченное только тем, чтобы «не отстать от Джонсов».

И вот таких ничтожеств на земле наберется миллиард, а то и два.

Но ведь это же прогресс!

Да, прогресс. Но если прогресс ведёт к деградации личности… А он‑таки к ней ведёт.

Если взять весь объем компьютеров в мире и выбрать из их деятельности только то, что действительно ведёт человечество вперёд, то этого, прогрессивного, наберется едва ли ноль целых хер десятых. Остальное идёт на удобство.

Причем, это удобство захлестнуло человечество так, что в автомобильных пробках, потоке порнографии и прочих пороков, в сетях пустой телефонной болтовни, в телесериалах и шоу, в шопинге и обжорстве – гаснет его творческий потенциал. Человечество страдает и деградирует от этих удобств. Человечество начинает понимать, в какие колеса затянуло его стремление к комфорту. И уже ничего сделать нельзя.

Большая часть человечества работает впустую, на какое‑то вселенское, сатанинское шоу.

К счастью, Сибирь пока ещё велика и считается глухоманью. Вот здесь мне и место.

Да, у меня на даче есть электричество и газ, я кипячу воду в электрочайнике с блокировкой, разогреваю продукты в микроволновке, смотрю телевизор, а если захочу, то видюшник; воду мне качает электронасос, а дом греет водяное отопление. Но на плите стоит чугунная сковорода, воду я могу вскипятить и в жестянке на буржуйке, а добыть её можно ведром из колодца; правда, далеко ходить. Вот оно, неудобство.

Сто лет назад скважины били так же, как и сейчас, ставили ручной насос и качали, качали воду, либо копали колодец и таскали воду вёдрами. Печи сто лет назад клали так же, как я и сейчас могу, и пилили дрова, и кололи их топором. Землю копали лопатами, а не взрыхливали мотоблоком. Траву косили литовкой, а не триммером. Миллиарды людей трудились физически, а в конторах сто лет назад сидели уж явно не миллионы приказчиков, и считали они на счетах, а не на компьютерах. Провизоры приготовляли лекарства вручную, а не спекулировали привезенными из‑за границы таблетками и микстурами.

И так же точно строились корабли, автомобили и даже самолеты; солдат мог пешком пройти полсотни вёрст, был ежедневно способен за несколько часов вырыть себе окоп в полный рост в любом грунте и не заботился о туалетной бумаге; гомосексуалистов в те времена сажали в тюрьму, а люди не боялись гулять по темным улицам.

Я ни к чему не призываю. Прогресс не остановить. Но вот мысль выкристаллизовывается и твердеет. Городской 21–й век мне чужд, и общество потребителей мне противно.

Уходит моя жизненная активность. Я неуклонно теряю интерес к, казалось бы, значимым событиям. «А через год глядишь – херня…» Губерман молодец.

Надо как‑то пережить этот период. Он пока переходный; я ещё немножко мечусь.

Это я устал за год. Все‑таки не без дела сидел. «Таежного пилота» продолжал. И много и постоянно работал физически.

Но основная усталость, внутренняя, нравственная, – от переоценки ценностей и определения своей нынешней и будущей позиции. Перелом сознания. От этого снижен тонус, от этого наваливается усталость физическая. Слишком я переживаю внутри себя этот этап, потому что он – результат созревающего внутреннего убеждения.

Вывод прост. Жизнь жесточе, чем я прекраснодушно её представлял. Я пытаюсь метать бисер перед свиньями; редко кто это оценит.

Да и метать‑то уже практически нечего; бисер тот кончается.

Спасает меня в моральном плане только то, что я считаюсь отработавшим свое пенсионером. Имею право вроде бы опустить планку. А внутренний голос – незатухающее честолюбие мое – протестует. Вот в этом суть внутреннего конфликта.