Ворчание ездового пса

Иной раз видишь по ящику репортаж, как немощные старички и старушки, а то и вполне здоровые, ещё молодые люди живут в разрухе, не бия палец о палец, и только требуют от властей: дай!

Я этого не понимаю.

Да возьми ж ты в руки молоток. Нет материала – да пройдись по окрестностям, поищи, подбери, стырь, наконец…

Нет. У них нет такого понятия: искать что‑то глазами и мысленно приспосабливать его к своим неудобицам. Им просто не надо. А зачем? Они будут век жить в грязи, приспособятся к ней, а в старости, когда уж совсем под себя срать придется, восплачут и будут обвинять власти, что те о них, потребителях, не заботятся.

Я стараюсь приспособить усадьбу к своим потребностям до такой степени, чтобы, когда не станет сил, все было готово и все под рукой. Десятки лампочек с выключателями, розетки на каждом шагу, столики, верстаки, уголки для отдыха, полки, стеллажи, инструмент, механизмы – все это исправно, почти все это пока интенсивно не используется, но пригодится в немощной старости. Или детям.

И не надо мне заботы властей. Единственно – чтобы они регулярно выплачивали честно заработанную мной пенсию. И чтоб ничего не менялось в государстве ещё лет двадцать.

В новостях третий день обсасывают волнения черновсякой молодежи в Лондоне. Кого‑то там из этих зверьков пристрелила полиция: он был связан с уголовным миром.

Так что ты! Все иммигрантское арапское отребье вылезло и стало громить цивилизованный Лондон. И полиция политкорректно попыталась приструнить грабителей и поджигателей, но ей это как‑то не удалось.

Что бы там нынешняя молодежь ни говорила о проклятом сталинском наследии, но будь там Сталин – сгребли бы всех этих негрских мальчиков моментально и отправили в английский Магадан, а зачинщиков бы показательно судили и расстреляли. И больше ни одна черномазая сволочь, возомнившая о себе как о равноправной личности, не возомняла бы, а тряслась.

Английский народ хотел было устроить им самосуд – так полиция их народу не отдала. Полиция пострадала за этих хлопчиков: около сорока раненных толпой офицеров.

Да Сталин за раненных офицеров НКВД устроил бы им чистку, подобную той, что прошла в свое время в Чечне. За одну ночь все были бы в эшелонах.

И английский народ закрыл магазины, забил фанерой окна и трясется. А стая галок, свившая поганые гнёзда в Англии, торжествует: мы им показали!

Гниёт политкорректная Англия, гниёт и вся Европа. Уже всем ясно, что впустили в дом змею усобиц, лютую змею!

У нас, под руководством твиттеров, будет то же самое, только лет через двадцать. К счастью, я не доживу.

Сижу вот, скачиваю своего любимого Круга, уже больше десятка песен. Вот есть что‑то в нем, что не даёт забыть, торкает в сердце. Может, это северные воспоминания, когда мое существование в рейсах заметно скрашивалось этими бесхитростными песнями. Да, собственно, как услышу Круга, так перед глазами и встаёт дорога из Алыкеля в Кайеркан, да гостиница с тараканами, такая теплая и уютная, да мой отдельный номер, где я на тумбочке, скорчившись, пишу свои «Раздумья», да столовая, где мы все тихо сидим, занимаясь кто чем под стук моего красного магнитофончика… Я его и сейчас храню, хоть он уже и не крутит кассеты… раритет.

А то, что низкий пошиб… да мне нет дела до пошиба. По сердцу, и всё. Да и я выбираю все‑таки лучшие его песни, сердечные. Жалко мужика, мало пожил на свете, а след оставил яркий… плевать мне на пошиб.

Читаю интервью с Евгением Евтушенко. И, между прочим, зацепила его сентенция: мол, нынешнее поколение теряет музыкальную культуру, в частности, искусство застольного пения.

Я полностью согласен. Молодежи оно не надо. Есть караоке – заливай глотку, бери микрофон и ори, самовыражайся. Караоке в руках бездарности – страшное оружие.

А хором, слаженно, прислушиваясь друг к другу, – это тонкое искусство теряется, уходит, как ушла из нашей народной жизни частушка. Рюкзачкам, видимо, наши совковые песни представляются примерно, как вот мне – фольклорные ансамбли: в старинных одеяниях, с пением, которое невозможно понять о чем, не разберешь слов, да под гнусавые рога и трескучие ложки, да с дурацкими приплясочками.

Жизнь идёт, и так не хочется осознавать, что и мое поколение уже на обочине.

А рюкзачку с микрофоном от караоке в руке кажется, что именно вот это торкает в сердце.

Оксана же говорит: да мы выросли на Майкле Джексоне! Он нам близок. Он гений. Он нам так много дал!

Вот, Вася, насильно поворачивай свою голову и гляди на музыку под другим, чужим углом зрения. Так же глядят и другие на твою любимую музыку. Для кого‑то она – низкого пошиба, и люди удивились бы, узнав, что Ершов, пишущий о высоком, Ершов, изо всех строчек которого сочится неуместный нынче пафос, – и любит уголовного Круга!

Я очень осторожен в расходовании своего здоровья. Берегу его, вслушиваюсь в себя, распределяю силы, по–стайерски прохожу свою жизненную дистанцию. Рывки мне ни к чему. Хворый я буду не нужен родным и близким; им нужна будет только моя пенсия, и меня будут растительно беречь в клетке заботы. Поэтому я и берегу себя сейчас.