Воробьиная ночь

Все пространство слева от них превращается в дрожащий мертвенный багрянец. Он плавит мозги, на языке, зубах появляется привкус, будто дотронулся языком до клемм сильной батарейки. Кабину заполняет сухой и резкий запах озона. Грохот.

Бортмеханик рывком пригибается к пульту. Потом медленно выпрямляется.

- Гадство,- говорит он.

Внутри у командира взрывается что-то дикое, животное: ⌠Меняй курс!■ Он чувствует, что и второй пилот едва сдерживается, чтобы не рвануть штурвал и не дать правой ноги. Но и штурвал, и педали, чуть качнувшись, замирают на месте. Он никогда не смог бы объяснить толком, почему остался недвижимым. Может, сработало атавистическое чувство, что снаряды дважды в одно место не ложатся. Там, куда он чуть было не рванулся, бичом хлестнула молния. Всем своим нутром он ощущает, как там вдруг просто испарились облака. А вместе с ними испарилось и пространство.

- Десять метров в секунду, - говорит он. Потом: - Второй, приборы видишь?

- Да.

- Меня немного ослепило. Передаю управление.

- Беру. Что, сильно, командир? - с тревогой спрашивает он.

- Пройдет. На трех тысячах выравнивай.

- Понял.

Пройдет? Дай Бог. Вот это полоснуло. Будто в самые зрачки ткнули сварочным стержнем.

Не вовремя. Тут каждая секунда дорога, без локатора им вообще крышка, а второму тянуться до локатора - с таким же успехом можно и до неба. Хоть экран локатора и расположен посреди приборной доски, но когда руки прикованы к штурвалу, а глаза - к вариометру...

Он отпускает штурвал, подносит руки к глазам и потихоньку массирует веки. Приоткрывает, смотрит - все та же намертво запечатлевшаяся вспышка. Он трясет головой и ожесточенно моргает: быстрей! Быстрей же возвращайся!

Не возвращается. Командир угрюмо смотрит перед собой на эту проклятую омертвевшую вспышку.

Да ну же!..

Отпускает.

Отпускает!..

Еще немного - слабый мутный свет. Локатор.

Командир приподнимается и припадает лбом к тубусу.

- Возьми влево. Еще. Еще. Стоп!

- Видишь? - обрадованно спрашивает Гена. И шумно вздыхает. -Ну, черт! И пере... же я.

- Ничего. Бывает.

- Есть там хоть какой-то просвет по локатору?

- Трудно сказать. Как будто.

- Как нога?

- Болит, что еще с ней может быть.

- Говорила мама - не бегай по грязи в дырявых ботинках.

- Мамы всегда правы.

- Вот только дети непослушны.

- Ну, на шутки потянуло - еще поживем. Второй пилот Минин!

- Я!

- Мы с каких пор с вами запанибрата?

У Гены растягивается рот до ушей.

- Виноват, командир! С Богом не равняются, с командиром не шутят.

- То-то же, - ворчит Останин.

- Три тысячи занял.

- Выравнивай, - говорит Останин. - Курс двести.

20

Это был прочувствованный вздох - сродни тому, который сделала бы внезапно проткнутая камера семитонного самосвала, под завязку груженного щебенкой или моральными устоями кого-нибудь из ⌠новых русских■. Командир косится на бортмеханика и снова переводит взгляд на открывшуюся панораму.

Это грандиозное зрелище. Узкая дорожка безукоризненно чистого пространства, с обеих сторон сжатого синими, почти черными утесами грозовых облаков. И высоко-высоко, далеко-далеко в бесконечности - в ладонь величиной лоскуток до невозможности голубенького неба. Того неба, которое бывает только в детстве да в сказках и о котором они уже начали забывать.

- Гоп-ля, - говорит второй пилот.

Командир гмыкает. Авиагоризонт, вариометр, указатель скорости, высотомер, указатель скольжения, тангажа... Обороты двигателей, расход горючего, температура масла и выходных газов... Норма. Самолет в дырках, но послушен рулям, крылья на месте, двигатели работают, ничто не горит и ничем не грозит. Можно представить: серебристая искра, зависшая между стенами ущелья, в тишине и беззаботности. Мошка, наперекор всему восставшему против нее миру вырвавшаяся из хаоса в целесообразное и упорядоченное пространство и наслаждающаяся снизошедшим на нее благостным покоем.

- Могу пройтись в джиге, - скромно предлагает Гена.

- Бери управление. Занимай девятьсот метров.

- Беру управление. Занимаю девятьсот.

Хоть девяносто. Хоть девять тысяч. Займу. Эка нам. У тебя вполне сносный голос, командир.

- Ползи по коридору. Скорость двести девяносто. Вертикальная пять.

- Хоть на четвереньках. Лишь бы он был.

- На четвереньках не надо. Ты пилот.

Он отстегивает ремни и осторожненько, потихонечку вылезает в проход.

- Ты куда, командир?

- Разомнусь.

Он поднимает с подлокотника пистолет, внимательно осматривает его и засовывает за ремень, под рубашку. Он выходит в фюзеляж.

Два ближайших к кабине по правому борту сиденья подняты, чеченцы сидят на полу, привалившись к ним спинами. Все трое мрачно глядят в пол перед собой, и мысли у них явно невеселые. Идрис и Джафар при появлении командира так и не поднимают глаз. Аслан поднимает. Командир и Аслан пристально, в упор смотрят друг на друга. Кажется, это длится бесконечно. Оба молчат. Аслан ничего не говорит, ни о чем не просит. Он знает, что проиграл и проигрыш этот окончательный, обжалованию не подлежит. Потом он передергивает плечами и тоже опускает взгляд на пол. Командир продолжает на него смотреть. Он делает еще попытку.