Ворон

Вывод. В литературе по Брюсову утвердилось мнение, что Брюсов-переводчик эволюционировал от “вольного перевода” к переводу “буквалистскому”.276 Не вдаваясь во все тонкости этого вопроса, замечу, что поздним брюсовским текстам “Ворона” (1915, 1924 гг.) “буквализма” как раз-то и недостает — иллюзию “точности” для неискушенного читателя может создать разве что затрудненный синтаксис. Сравнивая переводческие принципы раннего и позднего Брюсова, М.Л. Гаспаров пишет: «Переводческая программа молодого Брюсова — это программа “золотой середины”, программа позднего Брюсова — это программа “буквализма” <…> это борьба за сокращение “длины контекста” в переводе, за то, чтобы в переводе можно было указать не только каждую фразу или каждый стих, соответствующий подлиннику, но и каждое слово и каждую грамматическую форму, соответствующую подлиннику».277 Трудно сказать, сколь последовательно осуществлял Брюсов эту программу в каждом отдельном случае, но те принципы, если не вольного, то, во всяком случае, нестрогого перевода, которые были реализованы им в “Вороне”, весьма далеки от программы “буквализма”. Тем не менее авторитет Брюсова в 1910-1920-е годы непререкаем — еще долго его перевод будет считаться эталоном точности. Мнение-миф о филологической скрупулезности Брюсова как переводчика “Ворона” (подчеркиваю: “Ворона”, а не “Энеиды”) держится и среди современных исследователей. Так, И.С. Поступальский считал брюсовские переводы стихотворений По “уникальными прежде всего по своему качеству, фактически отменяющими различные переводы стихов великого американского поэта, появлявшиеся и до Брюсова, и при его жизни, и даже в последние десятилетия”.278 Делая подобные оценки (высказывание относится к 1984 г.), исследователь (в данном случае — брюсовед) опирается скорее на представление о стиле работы Брюсова над переводимым текстом, чем на данные, полученные в результате сравнительного анализа перевода и подлинника. Когда же прибегают к последнему, случаются проколы. Так, Е.К. Нестерова пишет: «На наш взгляд, Брюсов даже излишне скрупулезен в своем стремлении сохранить в неприкосновенности текст, так появляются строки:

Но не всем благословенье было —
Ведать посещенье
Птицы…

буквально передающие английский оборот:

“No living human being

ever yet was blessed with seeing…”

(пропущено слово “bird”. — В. Ч.)».279

На самом деле приведенный “английский оборот” дословно переводится так: “Ни одно живое человеческое существо еще никогда не было осчастливлено созерцанием птицы…”. Так что упреков в “буквализме” Брюсов явно не заслужил. Составитель антологии русских переводов американской поэзии Станислав Джимбинов, отдавая предпочтение переводам Бальмонта, пишет: «Эти переводы сегодня живут и дышат, в то время как переводы Брюсова, при всей их филологической скрупулезности, читаются тяжело. Это именно труд филолога, а не поэта (удачнее других все же его перевод “Ворона”)».280 Истинную цену брюсовской точности и “филологической скрупулезности” знал М.Л. Лозинский, который внимательно просмотрел отданную в набор итоговую книгу переводов Брюсова из По и сделал ряд ценных замечаний. 16 марта 1924 г. Брюсов написал своему рецензенту письмо, в котором, в частности, говорилось: “Но напрасно Вы не указали мне многих других недостатков перевода, которые, конечно, бросились Вам в глаза. Перечитывая свои переводы в корректуре, я с отчаяньем убедился, как еще много, бесконечно много в них слабых мест. <…> Чтобы исправить все, что я заметил, пришлось бы проработать еще год, а то и два, три! — следовательно, пока отказаться от издания. Но меня все эти недостатки все же теперь очень мучат. Авось, доживу до 2-го издания!”.281 Как видно из этого письма, не строил особых иллюзий в отношении точности (да и художественной ценности) своих переводов из По и сам переводчик. И хотя в ответном письме от 5 апреля 1924 г. М.Л. Лозинский успокоил метра, дав высокую оценку его труду,282 позднее он не оставил от этой книги камня на камне. В докладе М.Л. Лозинского, посвященном Валерию Брюсову (как предполагается, он был прочитан на одном из заседаний в издательстве “Всемирная литература”), в частности, говорилось: «Поэмы и стихотворения Эдгара По — несомненно слабейшее из всего переводного наследия Брюсова. Читая эту книгу, с грустью убеждаешься, что она создавалась в тот период, когда поэта уже покинула “певучая сила” его лучших лет. Это поистине — “стук ссыпаемых в яму костей”. Серафические звуки По обратились в трудно усвояемый набор слов. Одинокой лампадой горит стихотворение “К Елене”, озаряющее жуткий сумрак этих страниц».283