Ворон

Первый русский перевод “Ворона” появился в 1878 г. За истекшие сто с четвертью лет Россия прошла через череду революций, войн, социально-экономических потрясений, через ломку общественно-политических укладов. Сменялись литературные направления и школы, разрушались одни эстетические платформы и воздвигались другие, политическое давление и государственный прессинг на культурную среду то заметно усиливались, то слегка ослабевали. Все эти факторы не могли не отразиться на мировоззрении, установках и творческой практике разных поколений русских литераторов и переводчиков. (Длительная история переводов одного и того же произведения дает прекрасный материал для изучения вкусов и нравов эпохи, психологии того или иного поколения.) Неудивительно, что периоды достаточно выраженного интереса к “Ворону” сменялись периодами охлаждения к нему. Однако за вполне предсказуемым упадком следовал не всегда предсказуемый взлет, и русский “Ворон” в очередной раз “расправлял крылья”.

Как уже отмечалось, литературная и, в частности, переводческая деятельность приобрела на современном этапе массовый и стихийный характер, причем качество переводной продукции резко понизилось (о причинах этого явления также говорилось). В первую очередь это относится к сетевым текстам, рассчитанным в подавляющем большинстве случаев на читателя-любителя — среднестатистического потребителя сетевой продукции. Однако перевод столь сложно организованного 108-стишного произведения, какими бы задачами переводчики ни руководствовались, — процесс трудоемкий и достаточно рискованный в эпоху культивирования малых форм и жанров, малообъемных текстов. Появление в Сети более двух десятков русских переводов “Ворона” после 2000 г. свидетельствует, кроме прочего, о новом всплеске интереса к стихотворению, о стремлении найти новые обертоны в уже привычной интонации. Бесспорно, переводы “должны рассматриваться как дополняющие один другой, ибо чем чаще книга переводится, тем лучше она может быть понята другой культурой”.387 Здесь надо учесть два момента.

Во-первых, фоновые знания адресата: «Перевод любого стихотворного текста, тем более, если этот текст общеизвестен и носит хрестоматийный характер, фактически является акцией “интеркультурной”, что подразумевает опору переводчика на предполагаемые фоновые знания адресата его перевода».388 При этом перевод нацелен не столько на “поиск чужого опыта”, сколько на поиск в чужой культуре “эха собственным культурным изменениям”.389 Русские переводы “Ворона” ориентировались не только на подлинник, но и друг на друга, что приводило к усилению степени “вынужденной мифологизации оригинала” (выражение В. Михайлина).

Во-вторых, адресность самого перевода.390 Эту мысль, восходящую, между прочим, к идеям Гёте391 (ср. также рассуждения Х.Л. Борхеса392), настойчиво проводил М.Л. Гаспаров, убежденный в том, что “разным читателям нужны разные типы переводов”.393 В статье “Брюсов и буквализм” (1971) ученый замечает: “Есть переводы для одних читателей и есть переводы для других читателей. Классические произведения мировой литературы — особенно чужих нам цивилизаций — заслуживают того, чтобы существовать на русском языке в нескольких вариантах: для более широкого и для более узкого круга читателей”.394 Специально маркированный перевод “для масс” повлиял бы на анализ и оценку такого перевода исследователями: критерии здесь существенно иные. Применительно к “Ворону” такие попытки не только неизвестны, но и едва ли возможны: ведь сам автор работал над созданием произведения, которое бы действовало поверх культурных барьеров, разделяющих социальные слои. Проблема дифференцированного подхода к аудитории должна волновать в первую очередь автора и лишь затем — переводчика.

“Перевод всегда есть равнодействующая между двумя крайностями, — считает М.Л. Гаспаров, — насилием над традициями своей литературы в угоду подлиннику и насилием над подлинником в угоду традициям своей литературы. Насилие первого рода обычно и называется буквализмом; насилие второго рода иногда пытается именоваться творческим переводом. В истории перевода перевешивает попеременно то одна крайность, то другая: это так же неизбежно, как чередование шагов правой и левой ногой”.395 Схема ученого представляется слишком “правильной”, чтобы отвечать переводческой практике, которая в подавляющем большинстве случаев представляет собой “компромисс” между двумя отмеченными крайностями.