Ворон

В сборнике стихотворений С.А. Андреевского 1886 г. был помещен вариант текста перевода “Ворона” с фрагментом старого журнального предисловия 1878 г. Особый интерес представляет оценка переводчиком двух текстов своего перевода. “В настоящей книге, — пишет он, — мы постарались, по возможности, изгладить все неловкости неопытного стиха, каким, естественно, грешил первоначальный перевод, относившийся к первому году нашего появления в печати”.201 Сравнительный анализ текстов 1878 и 1886 гг. выявил весьма незначительные расхождения — переводчик явно преувеличил значение проделанной работы. По всем основным выделенным параметрам (объем строфы и текста перевода; звуковой строй; рифма и рефрены; трактовка сюжета; символы; ключевая метафора) вариант соответствует тексту 1878 г. Метафорическое выражение в варианте перевода XVII строфы также не появляется, однако в IX строфе варианта (см. ниже 107-108) мы видим некий намек (в оригинале его нет) на так и не реализованную в тексте метафору.

Более или менее существенной переработке (замена образов, рифм и т.д.) подверглись отдельные стихи II, V и IX строф:

1878

Я утопить, увы, не мог
В страницах мудрых, но сухих —
Печальных помыслов своих
О той далекой, но родной,
Подруге светлой, неземной,
Чей дух среди небесных сил
Леноры имя сохранил…
(20-26)

Лишь звук один я услыхал:
“Ленора” кто-то прошептал,
Но имя-то промолвил я,
И эхо, слушая меня,
В ответ сказало мне его…
(63-67)

Конечно, глупость он сказал,
И скорбь мою не разогнал…
(107-108)

1886

И я читал… но я не мог

Увлечься мудростью страниц…

В тени опущенных ресниц

Носился образ предо мной

Подруги светлой, неземной,

Чей дух средь ангельских имен

Ленорой в небе наречен…

(20-26)

Лишь звук один я услыхал:

“Ленора!” кто-то прошептал,

Увы! Я сам то имя звал

И эхо нелюдимых скал

В ответ шепнуло мне его…

(63-67)

Конечно, вздорный этот крик

Мне в раны сердца не проник…

(107-108)

В ряде строф заменены отдельные слова в одном-двух стихах. Семь строф (III, VI, XIV-XVIII) перепечатаны без каких-либо изменений. Следует также отметить, что в варианте, по всей видимости, по недосмотру типографии в I строфе пропущен последний 14-й стих “То гость — и больше ничего”. В целом же вариант с художественной точки зрения столь же малоубедителен, что и первичный текст. Важно подчеркнуть, что неизменными остались все самые существенные аспекты отношения переводчика к оригиналу.

Вывод. Перевод неудачен. Андреевский отклонился от подлинника по всем возможным направлениям (метр, строфа, ритм, рифма, сюжет). Созданное им произведение в художественном отношении выглядит беспомощно, местами стихи напоминают плохую рифмованную прозу: “Я снова в комнату вошел, / И снова стук ко мне дошел…” (69-70).

Как бы предвосхищая будущую критику в свой адрес по поводу художественной операции, произведенной над текстом “Ворона”, Андреевский, как опытный юрист, принимает защитительные меры: текст перевода он предваряет пояснениями — попыткой теоретически обосновать свою переводческую практику. “Не говоря уже о том, — пишет он, — что соблюдая такой размер (размер подлинника. — В. Ч.), мы должны были бы во многом исказить смысл подлинника, сверх того, музыка подобного стиха в русском переводе нисколько не соответствует характеру поэмы — печальному и мрачному… В своем переводе мы, конечно, старались передавать не столько буквальный текст подлинника, сколько его общее впечатление и всегда, в самых отступлениях, действовали в духе приемов автора”.202 Все положения этой платформы — от тезиса о нецелесообразности сохранения размера подлинника до заверения, что в своих отступлениях от оригинала переводчик всегда действовал в духе По, — не соответствуют действительности. Тем не менее Андреевский первым из русских переводчиков проторил нехоженую тропу, причем сделал это на страницах популярного “Вестника Европы”, привлекая внимание широких читательских кругов к теме “Ворона”.

О потенциальных возможностях Андреевского-переводчика свидетельствует тот факт, что в 1878 г. он дал образец перевода шести первых стихов “Ворона” 8-ст. хореем с соблюдением внутренних рифм:

Как-то полночью глухою, в час, когда своей мечтою
Я, над книгой наклонившись, уносился далеко, —
Вдруг услышал я, смущенный, от забвенья пробужденный,
Стук неясный, монотонный в дверь жилища моего.
“Гость”, подумал я, стучится в дверь жилища моего,
“Гость — и больше ничего”.203