Ворон и ветвь

– Сводных – немало, – застенчиво улыбнулась Лиддерел, присаживаясь рядом с Вереск и старательно оправляя платье на слишком пышной для такой хрупкой фигурки груди. – А твой муж? Он…

– Мой муж и повелитель передает вам поздравления, – решительно сказала Вереск, вглядываясь в осунувшееся личико. – Слышать больше не хочу про сводность. Кровь есть кровь, и она у нас общая. Лиддерел, какая же ты умница! Сразу двое детишек – это дивное благословение богини. Когда я услышала, сразу поняла: вот знак, что милость богов вернулась роду Боярышника.

– О да, но будет ли ее спутником милость короля? – кривовато усмехнулась Лиддерел и тут же спохватилась. – Прости мою глупость, Вереск, не думай об этом. Я знаю, ты-то никогда не была врагом этому Дому. Просто… у меня так долго не было детей, я уже боялась…

– Зато теперь никто не скажет, что ты плохо старалась, – таинственным шепотом сказала Вереск, наклоняясь ближе и озорно сверкая глазами. – Сразу двое! Понятно, что тебе нужно было накопить сил. Ой, Лидде, прости! У меня же для тебя подарок! И для главы твоего Дома тоже. Но сначала – твой!

Выхватив из кошелька на поясе золотой гребень – парный к своему, Вереск сунула его в руки зардевшейся Лиддерел, быстро чмокнув ее в щеку и проговорив:

– Носи на здоровье! У меня, знаешь, точно такой же. Пусть все видят, что мы сестры.

– Какой красивый… Вереск, милая, как благодарить?

– Как? Пожелай мне удачи, конечно! Твое слово ныне слышит Богиня. Благослови меня, сестричка! Прошу!

Щеки Лиддерел, и без того раскрасневшиеся, запунцовели еще сильнее. Растерянно взглянув на Вереск, она потянула шнуровку платья, распуская его на груди, обнажая тонкую светлую сорочку с вырезом.

Опустившись на колени, Вереск выпрямила спину, слыша, как притих гомон в зале. Благословение недавней роженицей женщины, желающей понести, – обряд настолько святой, что проявить неуважение не решится самый лихой и распутный сидхе. Кто не боится потерять милость Богини, если не для себя, так для женщин своего рода?

И хоть не было никакой необходимости делать это здесь и открыто, но пусть все видят: королева чтит обычаи. А единокровная сестра ее недавно принесла мужу близнецов – дивную и желанную редкость для любого Высокого Дома! Плодородно чрево дам из Дома Вереска – разве могут быть в этом сомнения?

Вереск коснулась губами твердого сморщенного соска, потянула в себя. На язык брызнула густая сладковатая влага.

– Будь благословенна, Вереск из Дома Дуба, – негромко сказала Лиддерел. – Милость Богини, осенившей меня, разделяю с тобой. Пусть семя упадет в благодатную почву, пусть млеко будет обильно, а радость нескончаема.

– Пусть, – прошептала Вереск, проглотив, – о, пусть так и будет…

Легко вскочив с колен, она снова поцеловала потеплевшую щеку Лиддерел, шепнула ей, торопливо затягивающей шнуровку:

– Еще поболтаем, хорошо? Так давно я не была в этом кэрне! Хочу увидеть всех-всех…

И упорхнула в сверкающий огнями шум, навстречу поклонам и восторгам, сознавая, как дивно хороша сейчас: тоже раскрасневшаяся, с блестящими от возбуждения глазами и распухшими губками, еще хранящими вкус материнства, сияющая отблеском Лиддерел Терновник. Той Лиддерел, которой в кои-то веки судьба и насмешливые боги подарили превосходство над ней, королевой Вереск, чье истинное имя больше не произносится.

Западная часть герцогства Альбан, замок Бринар

3-й день дуодецимуса, год 1218-й от Пришествия Света Истинного

Зимой темнеет рано. Холодные синие сумерки заглянули в окна задолго до того, как Женевьева закончила с бумагами, а впереди было столько дел! Главное, заглянуть еще раз в свою комнату, где столько нужных мелочей, о которых раньше не думалось в горячке, а теперь непонятно, как она прожила столько времени без любимой шкатулки с рукодельным припасом, без гребней и лент, сменных чулок, рубашек и еще одной шкатулки с ароматическими маслами и притираниями.

– Принесите свечей, Агнеса, – попросила Женевьева, потирая уставшие глаза пальцами.

Экономка, высохшим корявым деревом застывшая у двери, недовольно поджала и без того узкие губы.

– Нет свечей, госпожа.

– Как нет? – растерялась Женевьева. – Недавно еще был изрядный запас, я проверяла.

– Вот так вот и нет, – буркнула экономка, глядя мимо Женевьевы в угол баронского кабинета, изрядно, кстати, заросший паутиной, чего раньше тоже не водилось. – Господа инквизиторы да наши, из монастыря, когда тут гостили, все пожгли. И чернил исписали уйму, словно пили их да пергаментом закусывали.

– Хорошо, Агнеса, – учтиво сказала Женевьева, которой не верилось, чтобы несколько человек извели целую кладовую свечей, но ссориться с экономкой тоже не хотелось, – тогда заправьте лампу маслом и поставьте здесь. Вы же видите, стемнело.