Воронье Гнездо

— К вам не так давно поступали два одинаково расчлененных тела, — сказал Сева, — эльф и человек, насколько мне известно. Нам нужны они для обследования на предмет инфекции, — он указал на Кашемира, трясущего своим удостоверением в надежде, что кто–то прочитает его содержание и в то же время делая это невозможным.

— Не могли бы вы… — один из работников морга обратился к неврологу.

— Что? Парень, тебе задали вопрос, ты слышал? Что за неуважение?

— Извините, ваше удостоверение…

— Да забирай.

— В общем, — начал судмедэксперт, протягивая прочитанную карточку обратно, — тут такое дело…

* * *

— Какого хрена!? — кричал Сева на Кашемира, когда они выходили из морга. — Я даже не знаю, от чего я охренел больше: от истории тех ребят или… Нахрена ты ему врезал?

— Я терпеть не могу такого отношения! Этот мудак вздумал со мной играться! Блять, у нас вообще ничего нет!

— Да, ничего, но он–то тут при чем? Ты же сам обшарил все камеры и раскидал трупы по комнате — останков не было!

— Ты хочешь сказать, что веришь этим ушлепкам!? — Кашемир остановился перед Севой.

— Слушай, я ничего не утверждаю, но…

— Твою мать, ты совсем потерял хватку. Поверить в историю с магическим воскрешением, серьезно?

— Ты–то зато все тот же капризный ребенок. Ну а что такого? Маги и маги, да, их не так много, но…

— Ты веришь? Нет, скажи, веришь?

— Да, дружище, верю.

— "Дружище"? Мы десять лет не виделись, хоть и была возможность, какая дружба? И вообще, твоя проблема в том, что ты веришь. Поэтому ты в лазарете, а я в клинике. Люди врут. Пациенты врут. Понимание этого — половина диагностической работы.

— О, значит все элитные врачи так и работают? Размазывают пациентам лицо по черепу в поисках правды?

— Нет, что ты городишь? Просто… Да, я сорвался, — Кашемир сменился в лице: гнев уступил место сожалению, — случается, но я работаю над собой! Не в этом дело… Я хочу сказать, что кто–то заплатил этим ребятам из морга, чтобы они избавились от тел… Возможно, этот Илья, чтобы не раскрыть свою причастность…

— Опять заговор… Студент заплатил?

— Студент со свиной вырезкой в холодильнике, — Кашемир многозначительно поднял указательный палец.

— У нас нет доказательств. Нет поводов так думать, ничего нет. Только не предлагай вернуться и начать пытать тех несчастных.

— Нет, нет. Не сейчас, по крайней мере. У меня обед.

* * *

Шумная толпа кишела около 301‑й камеры блока Б полугосударственной тюрьмы "Серебряная долина". Подобный бардак здесь вполне обычное явление: около заключенных не крутятся, словно наседки, охранники, никто не пытается пресечь сильный гул или агрессивное поведение. Собравшаяся толпа вполне могла смертоносным роем ринуться на свободу, прошибая стены и перемалывая в красную труху любого подвернувшегося, но никто из этой расово эклектичной "швали" даже не задумывался о таком. Каждый знал, что его голова под прицелом. Снайперской ли винтовки, либо же обычного бинокля — никто не знал, но каждый чувствовал этот фантомный взгляд абсолютного контроля, обезоруживающе довлеющий над ними. Шваль знала свое место. Не все были им доволольны, но каждый знал, что должен держаться его.

В 301‑й камере люди, отдавшие некогда свое сердце науке и обществу, дарили им теперь и все остальное, упаковывая свои жизни в кипу мятых, исписанных, заляпанных листочков, которые должны стать "Пособием для самоубийц". Подошли с на редкость ярым профессионализмом, набрав команду отчаявшихся смельчаков, разработав на бумаге как наиболее эффективные, так и эффектные способы послать этот мир нахрен. Привел их к этому научный интерес и еще кое–что. Безделье тюремного режима, подкрепляемое скукой каторжных работ, — это ось, вокруг которой вращается облако идей. Новых, провалившихся или нереализованных — все они под действием центростремительной силы притягиваются к оси и конденсируются на ней, из эфира превращаясь в осязаемое вещество. Капли нагромождаются друг на, смешиваются, некоторые стекают — это и приводит к таким последствиям: кто–то уходит в искусство, кто–то в науку, кто–то реализует свой лидерский потенциал — словом, "Санаторий для оступившихся" работает как надо.

У стены камеры сидел, завороженно смотря в пустоту, паренек, привлекавший внимание глубокими кровоточащими продольными разрезами на предплечье одной из рук. Драматичности прибавляло то, что порезана его рабочая, правая рука. Всегда трогательно, когда кто–то убивает любимого ради высшей цели.

Рядом стоял заключенный постарше — эльф — и записывал что–то в тетради, поглядывая на умирающего.

— Никаких изменений? — спросил писавший.

— Нет, ни… хре… на… Все так же необычно и приятно, — как завороженный отвечал юноша.

Из толпы доносились выкрики:

— Долго еще?

— Да сколько ж в нем этой херни!?

— Он как будто обкурен!

— Больные придурки, разойдитесь, санитар уже идет!

На последней фразе добрая половина толпы рассмеялась. Рассмеялись и охранники, стоявшие в первых рядах.

— Ох, бляха… — парень начал соскальзывать.

— Эй, эй, не молчи! — эльф наклонился к нему.