Воронье озеро

Что я о нем думала? А думала я, что без Мэтта, наверное, умру от горя, ну а если все-таки не умру, то ради такого блестящего плана, пожалуй, стоит жить.

Часть пятая

20

Дэниэл сказал:

– Представь, впервые в жизни я в медвежьем углу, не отмеченном на карте. Я здесь пролетал, но это не считается.

Я возразила:

– На карте он уже сто лет как отмечен. Присмотрись – и увидишь дорогу.

– Тропинку, – весело сказал Дэниэл. – Подумаешь, тропинка.

Никакая это не тропинка, а асфальтированная дорога. И даже до того, как ее заасфальтировали, она была неплохая – весной чуть раскисала, летом чуть пылила, зимой ее иногда заметало, а в целом ничего. Впрочем, Дэниэл был в восторге. Для него здесь девственный лес, нетронутая дикая природа. О дикой природе Дэниэл знает не больше среднего торонтского таксиста.

По пятницам занятий у меня нет, а у Дэниэла всего один семинар, до одиннадцати, и мы выехали пораньше, как только он освободился. Путь в четыреста миль уже не кажется бесконечностью, но все равно неблизкий.

Погода стояла славная, солнечный апрельский денек. Пригороды Торонто вскоре сменились полями, а дальше, там, где почва скуднее, потянулись луга и перелески, тут и там круглились серые гранитные глыбы, словно высунувшиеся из воды киты. Потом «китов» стало больше, а луга превратились в клочки травы меж камней.

Часам к двум потянулись фермерские поселки. За Хантсвиллом дорога стала свободнее, а за Норт-Беем и вовсе опустела. Асфальт теперь проложили до самого Струана, лишь за поворотом на Воронье озеро он кончается, и кажется, что ты и впрямь перенесся в прошлое.

Впереди, у самой дороги, завиднелся островок чахлых веймутовых сосен. Я свернула к обочине, затормозила.

– Опять? – спросил Дэниэл.

– Ну да.

Я вышла из машины, пробралась сквозь подлесок к соснам. Росли они в низинке, меж голых гранитных глыб, вокруг зеленели мхи и травы, пестрели лишайники, ветвились жесткие, живучие кустики голубики – все сражались за место под солнцем. Есть места, где дерн так тонок, что диву даешься, как здесь что-то растет, – а они растут. Да не то слово, благоденствуют! Лезут из всех щелей, цепляются за каждую крупицу почвы, всюду пускают свои тоненькие выносливые корни, закрепляются, оплетают каждый палый лист, каждую веточку, каждую песчинку на своем пути и постепенно, мало-помалу, создают вокруг себя грунт, пускают побеги. И так из века в век. Вдали от дома я забываю, как дорог мне этот пейзаж. Я присела на корточки за полупрозрачной стеной из сосен, отмахиваясь от мошкары, пустила струю на мягкий изумрудный мох, и от нежности у меня защемило сердце.

– Все в порядке? – спросил Дэниэл, когда я вернулась в машину. – Хочешь, сяду за руль?

– Все в порядке.

Мне было не по себе, вот и все.

Полторы недели назад, во вторник, я сорвала лекцию. И после этого места себе не находила, пару ночей не спала. В четверг я читала еще одну лекцию, и хоть на этот раз все прошло гладко – ни навязчивых воспоминаний, ни оборванных фраз, вопросы-ответы в конце, – и все равно после лекции я была как выжатый лимон. Вернулась в лабораторию, хотела поработать, но никак не могла сосредоточиться. Все вспоминался Мэтт, представляла его у пруда. Я зашла в свой кабинет, села за письменный стол и уставилась в окно на раскинувшийся внизу Торонто. Моросил дождь, нудный серенький торонтский дождик. Что-то со мной не то, подумалось мне. Уж не заболела ли?

Нет, не заболела. Тут, как говорится, «камень на сердце» – и сразу вспомнилось, как миссис Станович, роняя слезы в кухонную мойку, заявляет Господу Богу, что хоть на все и Его воля, все равно у нее камень на сердце. «Камень на сердце, камень», – твердила она яростно, будто втолковывая Ему. В тот раз, кажется, речь шла не о нас. Если не ошибаюсь, тогда у миссис Тэдворт умер внук, от какой-то детской хвори, от которой обычно не умирают.

Я смотрела, как ползут по стеклу дождевые капли, словно улитки, оставляя за собой блестящие дорожки. Казалось, в последнее время я занята только мыслями о доме. Будто хожу по замкнутому кругу. Надо взять себя в руки, подумала я. Понять, что не так, и найти решение. Ты же ученый, твоя работа – находить решения.

Впрочем, не знаю, как искать решения, если даже задача не поставлена.

Тут в дверь кто-то робко постучал, и, обернувшись, я увидела на пороге одну из моих второкурсниц, Фиону де Йонг. Обычно вид студента на пороге вселяет в меня неясную тревогу, но в ту минуту я рада была любому разнообразию и спросила, чем могу помочь. Она далеко не красотка – лицо бледное, волосенки жиденькие, мышиного цвета. По моим наблюдениям, душой компании ее не назовешь, зато она одна из немногих моих студентов, кто подает хоть какие-то надежды, и ее работы не так уж удручают.

Она спросила:

– Можно вас… на минуточку, доктор Моррисон?

– Конечно, – отозвалась я. – Заходите, Фиона, садитесь. – Я кивком указала на стул у стены, и она, по-прежнему робея, села.