Воронье царство (СИ)

Ему и сейчас, по-хорошему, не следовало сюда приходить, но последние дни дались Раунхильду крайне тяжело. Строжайший запрет на посещение «той стороны» давил на всех врановых жрецов без исключения. Ни одно лишение походной жизни так не тяготило, как невозможность освободиться от накопившегося напряжения, очистить свой разум и сердце, окунувшись в покой обители богов. Но опасность, поджидающая здесь, не оставляла иного выбора. Оторванность от бога с каждым днем ощущалась все острее, подопечных Раунхильда поглотили растерянность и страх, кто-то и вовсе начал проситься обратно на север, практиковать на захваченных землях. Но старшему жрецу приходилось отказывать. Во-первых, оставленная за спиной гвинландская армия была не меньшей угрозой, во-вторых, Раун, к сожалению, не мог предсказать реакцию Корвуса на подобное дезертирство.

Вот уж кто действительно был сам не свой, а Раунхильду доводилось видеть его едва ли не в любом расположении духа. От переполняющей Корвуса бессильной и бесцельной ярости разве что воздух вокруг не искрился. Даже жаль, что Скарв вызвал гнев на себя так рано, Корвусу бы не помешало на ком-то выместить злобу, и Раунхильду хотелось, чтобы это был хоть в чем-то контролируемый процесс. Но после казни полководца остальные военачальники, от воевод до последнего капрала, держались тише воды, опасались, словно чувствовали, насколько истощено царское терпение, пусть и не понимали толком причины.

Раунхильд не просто понимал, он знал. В руки Корвуса вручили долгожданный и по-настоящему ценный инструмент, а затем тут же лишили возможности им пользоваться, обязывая снова вести людей за собой вслепую. И если раньше противники не могли ни удивить его, ни уж тем более дать отпор, то сейчас дела обстояли иначе. А воля Бога-Ворона как стояла поперек здравого смысла, так и продолжала — Корвус вынужден был рисковать многотысячной армией, но не мог себе позволить подвергать опасности жизнь одного-единственного жреца.

Думая о Риване, Раунхильд не переставал удивляться выбору мудрого бога. Вот насколько царь и обещанный ему жрец были схожи внешне: оба темноглазые да вороные, гвинландцы чистых кровей, настолько противопоставлены были их сердца. Слепой бы заметил, что для незлобивого Ривана общение с Корвусом являлось настоящим испытанием, а ведь ему предстояло находиться рядом с ним даже тогда, когда остальные отступят. И, захочет того Риван или нет, он будет. Ибо в чем в чем, а в безграничном доверии своей судьбы Богу-Ворону царь и жрец были по-настоящему близки.

Ровно как Корвус Ривана, Раунхильд ни за что не стал бы подвергать риску никого из своих подопечных. Старшему жрецу было более чем достаточно того укора, что виделся ему в пустых глазницах масок павших в этой проклятой войне братьев. Но незаданные вопросы душили Рауна похлеще петли на шее, и как бы он ни силился прогнать их прочь, они все больше и больше подтачивали его волю. «Та сторона» манила, суля ответы, обещая передышку. И Раунхильд поддался ее зову, пусть и знал, что облегчение станет кратким, словно холодная рука опущенная на лоб больного лихорадкой, а последствия могут оказаться самыми скорбными.

— Те, кто преследует твоих жрецов, кто они? — собравшись, спросил Раунхильд.

— Они приходят без зова, без дозволения, — Бог-Ворон склонил голову, обратив взор пустых глазниц на своего последователя. — Ведут за собой голодную судьбу, скармливают ей и свет, и тьму.

— Как они подчиняют себе жрецов?

— Овладевают пустой оболочкой, — подтвердил страшную догадку мудрый бог.

— Как их одолеть?

— Силой, что я даровал.

Об этом Раунхильд мог догадаться и сам. И, похоже, он зашел в тупик: все, что ни шло в голову, упиралось в предначертанное Корвусу, о чем Бог-Ворон, вероятней всего, не станет говорить со жрецом.

— Что я могу сделать для тебя и твоего сына? — отчаявшись, попытал удачу Раунхильд.

— Не дай ей до него добраться.

— Ей? — переспросил жрец. — Судьбе?

— Ее кормилице.

Тень неожиданно припала к серой траве, опустила голову совсем низко, позволив заглянуть в одну из глазниц, как в распахнутое окно, за которым вместо безликой пустоши раскинулось белесое море. На дымчатом песке, омываемом набегающей волной, лежал выброшенный на берег черный кит. Жизнь давно покинула могучее тело левиафана, чью плоть изъел тлен, открыв взору антрацитовые кости, но не признать в этом остове стража морей было невозможно.

Бог-Ворон выпрямился в полный рост так же резко, как до этого склонился:

— Здесь больше не безопасно. Уходи.

Раунхильд без замедления подчинился, закрыл тяжелые веки и позволил яви взять верх. А открыв глаза в своем шатре, жрец первым делом увидел направленный на себя гневный взгляд сидящего рядом, скрестив ноги, царя.

— Ты? — зажав меж пальцев резную костяную иглу, коротко спросил Корвус.

— Я, — так же кратко ответил Раунхильд, унимая бешено колотящееся сердце в груди.