Воронье живучее

В мехмонхону они вошли втроем, третьим был бригадир, у которого землемер обнаружил «скрытые гектары» хлопчатника. Просторная мехмонхона восхищала богатым убранством: яркими коврами, мягкими атласными и бархатными курпачами, шелковыми подушками на лебяжьем пуху. Хонтахта[42] была уставлена всевозможными и давно не виданными яствами. Их, наверное, достали из-под земли. Не буду перечислять всего, дабы не потекли у вас слюнки, скажу лишь, что было и холодное, и горячее, и теплое, соленое и сладкое, кислое и острое, освежающее и горячительное, и всему воздавалось должное, все ели и пили.

Когда раскраснелись лица и заблестели, как звезды, глаза, Пир-заде достал из-под себя папку с бумагами и протянул прокурору:

— Здесь все, что вам надо.

— Что?

— Жалоба на этого… э-э… ну, того..

— Землемера, — подсказал бригадир.

— Еще что? — спросил прокурор.

— Заявления свидетелей, — ответил Пир-заде.

— Еще?

— Вот его, бригадира, заявление…

— А еще?

— Еще… — председатель глянул на бригадира, и тот встрепенулся, вытащил из-за пазухи увесистый, как кирпич, сверток и протянул Пир-заде, который, взяв, тут же положил его перед прокурором: — Еще вот это…

— Что — это?

— Пятнадцать тысяч…

Прокурор заулыбался и спросил:

— Сколько вам этот землемер лишних гектаров приписал?

— Пятнадцать…

— Тоже пятнадцать? — улыбнулся опять прокурор. — Ладно, — сказал он потом, — что-нибудь да придумаем, будьте спокойны!

— Спасибо! — в один голос воскликнули председатель и бригадир.

— Если отведете от наших голов беду, мы всегда будем рады услужить вашей милости.

— Я тоже рад услужить вам, — сказал прокурор и протянул руку к блюду с жирным шафранным пловом…

А на третий день после этой беседы землемера привлекли к уголовной ответственности. Его обвинили в вымогательстве, приложив к делу показания «авторитетных» свидетелей, причем даже не трех, которых вполне достаточно, а семерых!.. Не для охраны ли этих «показаний» сопровождал прокурора милиционер?..

К счастью, суд разобрался и правда всплыла наружу. Очковтирателям, несомненно, воздадут по заслугам. Не сомневаюсь, что не уйдет от правосудия и горе-прокурор Бурихон Алахонов, променявший совесть, честь и достоинство на «рад услужить» за мзду.

Некоторые его защитники (увы, таковые нашлись!) утверждают, что факт получения взятки доказать почти невозможно. Позвольте усомниться. Нет и не может, не должно быть преступления, которое нельзя раскрыть. Если еще не выработали действенных мер борьбы со взяточничеством, то ускорьте эту работу, ибо любой преступник должен помнить о неотвратимости наказания.

Взяточничество — одно из худших злодеяний, и пусть над взяточником грозно вздымается карающий меч правосудия.

Вы согласны со мной, дорогие читатели?»

— Еще бы! — воскликнул дядюшка Чорибой.

Дадоджон посмотрел на него как-то растерянно и, почему-то сконфузившись, тихо сказал:

— Если все это подтвердится, Бурихон пропал. Даже не верится, что прокурор может брать взятки.

— Тут не от должности зависит, а от совести, — сказал дядюшка Чорибой. — Нет совести — нет и сил устоять перед соблазном. Деньги дают человеку власть, потому и тянут к себе, липнут к рукам и греют…

— Но зачем человеку такая уйма денег? — недоуменно произнес Туйчи. — Есть на еду и на одежду, и хватит.

— Это по-твоему, — усмехнулся дядюшка Чорибой.

Помолчали. Потом Дадоджон, как бы про себя, спросил:

— Все-таки интересно, в чем обвинили Нуруллобека? — И после небольшой паузы, вздохнув, сказал: — Если вы, дядюшка, увидите моего старшего брата, передайте ему, что одна из причин, по которой я не вернусь в кишлак, арест Нуруллобека…

— Почему? — удивился дядюшка Чорибой. — Какое это имеет к тебе отношение?

— Имеет, — снова вздохнул Дадоджон. — Ака Мулло поймет, а вам как-нибудь расскажу.

— А ответ на письмо не передадите? — спросил Туйчи.

— Нет. Скажи на словах, что я жив и здоров и занят по горло. Если увидишь брата раньше дядюшки, скажи и про Нуруллобека.

— Хорошо, — кивнул Туйчи.

Дадоджон снова взял в руки газету, посмотрел, от какого числа. Газета была позавчерашней. «Да, не поздоровится Бурихону», — подумал Дадоджон, и снова вспомнилась пословица: «Змея кусает сама себе хвост»…

29

Весь день то хлестал дождь, то сыпались мокрые снежные хлопья. Город и его окрестности окутала пепельно-серая мгла. В кабинете Аминджона электрический свет не выключался с самого раннего утра. Охваченный нетерпением, Аминджон пришел в райком на целых два часа раньше начала рабочего дня. Почта открывалась в восемь, он с трудом дождался, когда наступит это время, и, позвонив, попросил, как только придут газеты, срочно доставить ему вчерашний номер «Таджикистони Совети».

— Слушаюсь, товарищ Рахимов, — ответил начальник почты.

Республиканские газеты поступали в Богистан обычно на второй день: их сперва доставляли самолетом из Сталинабада в Ленинабад, а уж потом развозили куда на автомашинах, куда на пролетках или на арбах, куда на конях и ослах, по всем районным центрам и населенным пунктам. Но сегодня может помешать непогода. Вон что на улице делается! Она многому мешает…