Воронье живучее

План хлопкозаготовок едва-едва вытянули, но обязательства не выполнить. Колхозники и горожане собирают коробочки с недозрелым хлопком и извлекают его из них, чтобы сдать в счет вала. Но так далеко не уедешь. Да и какого качества этот хлопок? Хозяйствам он приносит убыток, из-за нехватки рабочих рук страдает промышленность. На пленуме обкома справедливо критиковали их район и персонально Аминджона за неудовлетворительную организацию хлопкозаготовок. Помешала непогода, ах как помешала!..

«Но только ли она виновата?» — спросил себя Аминджон.

Однако сосредоточиться и проанализировать ошибки он не смог: часы пробили девять и их гулкий звон вернул мысли к газете, в которой, Аминджон знал, опубликован фельетон, бичующий районного прокурора Бурихона и председателя колхоза «Первое мая» Пир-заде. Аминджон узнал об этом благодаря звонку автора, который сообщал, что, несмотря на попытки помешать, его фельетон наконец-то увидел свет. Несколько позже по радио передали обзор республиканских газет, и среди материалов, опубликованных в «Таджикистони Совети», диктор упомянул фельетон «Рад услужить».

Автор был собкором газеты по области. Материал он взял в районном суде, у его председателя Одинабека Латипова, который разбирался в этом деле. Судья оправдал землемера, привлек к ответственности Пир-заде и осудил его на пять лет. Областной суд оставил приговор в силе. Подтвердил его сперва и Верховный суд республики, но потом, очевидно после очередной кассационной жалобы, взял дело в свое производство. Фельетонист оказался молодцом, человеком принципиальным и настойчивым, он упорно шел по следам и во многом помог правосудию. Аминджон был в курсе, так как несколько раз по его просьбе беседовал с ним на эту тему. Услышав от него, что, кажется, в деле замешан районный прокурор, Аминджон поначалу оторопел.

— Какие доказательства? — спросил он, овладев собой.

— Пока, главным образом, показания Пир-заде и его единомышленников, — ответил журналист.

— А не клевещут?

— Сомневаюсь. Пир-заде терять нечего. Здесь его осудили в основном за клевету, двоеженство и, так сказать, малое очковтирательство, то есть за преступления, которые лежат на поверхности. Но теперь за Пир-заде вскрылись такие дела, что может получить не пять, а пятнадцать лет. Наверное, он понял, что облегчит свою участь только чистосердечным раскаянием.

— Чистосердечным? — усмехнулся Аминджон.

— Некоторые товарищи, от которых в определенной степени зависит расследование, тоже в это не верят. И если говорить откровенно, у меня создается впечатление, что они были бы непрочь дело вашего прокурора спустить на тормозах, — сказал журналист.

— Вы так поняли меня? — спросил Аминджон, не скрывая досады.

— Нет, — улыбнулся журналист. — Я понял так, что призываете меня разобраться поглубже и тщательнее. Как говорится, доверяй, но проверяй.

Аминджон засмеялся. Этот молодой худощавый человек с густыми черными волосами над широким открытым лбом нравился ему все больше и больше. Умница! Зоркий, пытливый… в общем, настоящий газетчик.

— Понимаете, иные утверждают, что бороться со взяточничеством почти невозможно, потому что это, как говорится, полюбовная сделка двоих, с глазу на глаз, без свидетелей. Те, кто берут взятки, никогда не признаются, а показаний тех, кто давал, недостаточно. Но не в безвоздушном же пространстве живут эти двое! — воскликнул журналист. — Их окружают тысячи глаз. Люди все видят и слышат, поэтому и нет ничего тайного, что бы в конце концов не становилось явным. Уже один только факт, что человек, тем более должностное лицо, живет не по средствам, должен, по-моему, настораживать. Взяться хотя бы за эту ниточку да проявить настойчивость, уверен, многое можно раскрыть из того, что противоречит законам и нашей морали. Нет еще действенных средств борьбы со взяточничеством, поэтому оно и бытует. Вот к этому, очевидно, и сведу материал.

— Что вы намерены предпринять? Побывать еще раз в «Первом мае»? — спросил Аминджон.

— Может быть, еще и не один раз, — ответил журналист. — Я расспросил десятки колхозников, которые видели, как встречали и провожали прокурора, приехавшего и уехавшего в сопровождении милиционера.

— Что ж, удачи вам! — сказал Аминджон, крепко пожимая журналисту руку. — Не уставайте! Будем благодарны за помощь.

Несколько дней назад, когда Аминджон ездил на пленум обкома, он встретил там журналиста, и тот сказал, что фельетон написан и даже набран, но в редакцию звонят некоторые высокопоставленные лица и дают понять, что публикация нежелательна — дескать, разберутся и так, как бы читатели не сделали вредных обобщений.

— Надеюсь, не отступите? — спросил Аминджон.

— Нет, конечно! — сказал журналист. — Будем драться, как учит партия.

Аминджон ждал появления фельетона, который, как он полагал, непременно всколыхнет людей и тем самым придаст борьбе со всеми злоупотреблениями необходимую остроту. Нетерпимость к каждому негативному факту — вот что нужно воспитывать в людях! Только так можно будет вывести на чистую воду нарушителей законов и их покровителей.