Воронеж – река глубокая

Нахлынул поток беженцев. Лейтенант с бойцами перекрыли проезд рогатками.

— Стой! Осади!

Захрипели лошади, роняя пену и кровь с порванных удилами губ. Ругань, крики... Часть повозок, не успев затормозить, свернула в сторону и помчалась вдоль противотанковых «ежей», описывая круг, заворачивая к дороге.

— Стой! Назад! Тормози!

— Тпру! Куда оглоблей!

— Гражданские, проезжай. Остальные, военные, приготовь документы! — потребовал лейтенант.— Сво­рачивай с дороги! Документы!

Наша машина вырулила к забору, стала. Военврач достал из сумки с медикаментами карту, развернул ее на моей спине, долго изучал.

— Придется ехать в... в Собачью Усмань. Ну и на­званьице! — сказал он.— Назад не вернуться, лейте­нант прав. Не прорваться. В Собачьей Усмани должен быть медсанбат.

— Я здесь останусь,— сказал я.

— Как здесь? — не понял подполковник.

— Будем здесь маму ждать,— сказал я.

— Перестань дурить!

— Нет, мы останемся! — Я выскочил из кабины.— Рогдай, прыгай! Бежим!

Рогдай прыгнул с узелком, и мы побежали вдоль забора, выскочили на проезжую часть дороги, и, прежде чем сообразили, что делаем, нас закружило в толпе, толкнуло тачкой, мы чуть не угодили под телегу.

Когда вернулись к забору, машины уже не было.

Мы сели в тень. Пыль относило ветром в другую сторону улицы.

Люди шли волнами. Видно, они разбегались, когда налетали самолеты, а налет кончился — и они торопи­лись уйти как можно быстрее в тыл.

Вечерело. Что-то нужно было предпринимать. Мы сидели у забора. Если видели машину или повозку с ранеными, подбегали, но раненые были незнакомыми. Мы устали и ошалели от всего пережитого.

— Пойдем назад! — предложил Рогдай.— К само­му началу. Как будут проверять документы, мы и будем смотреть маму. Тут ее можно проглядеть.

Мы подошли вплотную к противотанковым «ежам». Постояли. Увидели, как в стороне, на огороде, стояли давешние танкисты, которые бросили танк у Чернавско- го моста. Их охраняли автоматчики.

— Давай спросим, где Хасан? — предложил Рог­дай.

— У кого?

— Вот... Тот... Без фуражки. Документы спрашивал.

Мы увидели бравого лейтенанта. Он беседовал с майором. Майор был не бравый. Гимнастерка выцвела, пилотка сидела на голове, как пельмешка, галифе в гли­не. Зато у майора было два ордена Красного Знамени. Лицо его показалось знакомым, но где я его видел, никак не мог вспомнить, голова после приступа головной боли во время бомбежки продолжала оставаться ват­ной, я никак не мог сосредоточиться.

Мы подошли. Мы слышали, что командиры говорили между собой.

Майор сказал зло-презло:

— Труп бойца — плохой пример для других, для живых. Я требую, чтоб отдали их мне. Не таких подни­мал в атаку. Бывает...

Лейтенант говорил с растяжкой:

Фашист на пятки наступает, а они бросили боевую машину! Даже не в бою! Вот тут, рядом. Это де­зертиры. Дезертирство в такой обстановке — преда­тельство. А с предателями разговор короткий. И это наш долг. И мой и ваш. Я обязан исполнить долг.

— Конечно, ужасно! Бросить боевую машину! — поморщился майор.— Не представляю, как могли бро­сить исправную боевую машину.

— И нечего покрывать предателей,— твердо сказал лейтенант.— Вы знаете положение. Ни шагу назад! Отступать некуда.

— Вы были хоть раз там? — показал майор рукой на город. Над городом поднимался в небо дым.

— Не был. Но если дадут приказ, пойду! Я прямо из училища...

— Отдайте на мою ответственность,— потребовал майор.

— Не могу! Если гангрена... ампутируют ногу. Они предатели.

— Ну...— Майор посмотрел с грустью на лейте­нанта.— На вашу совесть.

Он повернулся и пошел к домам. Странно, такому мирному, прямо домашнему майору, с пилоткой, наде­той на самые уши, дали ордена, а лейтенанту—ни одной медали.

Лейтенант что-то скомандовал автоматчикам, те повели танкистов огородами. На огородах росли мор­ковь и огурцы. Мы надергали морковки, сорвали теплых огурцов, сели. Захрумкали зеленью, чтоб заглушить голод. Танкистов отвели недалеко, лейтенант что-то прочитал по бумажке.

Зря мы не поехали на машине! И все я. Я виноват! Рогдай ни при чем. Я первым выскочил из кабины. Рань­ше брат никогда меня не слушался. Скажешь ему: «Не ори!» — он нарочно орет как резаный. Сегодня он послу­шался меня, и напрасно: если бы он не спрыгнул с маши­ны, я бы тоже остался. Доехали бы до Собачьей Усмани, там бы наверняка нашли маму — туда эвакуировали госпиталь.

Я снял куртку, набросил на брата. Он был в одной рубашке, в трусах, в панамке. Хорошо еще догадался надеть ботинки. Становилось прохладно. Солнце опустилось к земле, на него уже можно было смот­реть.

Когда ударили автоматы, я развязывал зубами узел, чтоб посмотреть, что мы захватили с собой из дома.

И вдруг до нас донесся крик.

Мы увидели только одного танкиста почему-то. Он бросился бежать... Лейтенант выхватил автомат у бой­ца, вскинул оружие, раздалась еще очередь, и танкист упал.

— Убили!..— прошептал Рогдай.

Я точно помню, что вначале я удивился не тому, что их расстреляли, а тому, что это произошло на наших глазах.

«За что? — подумал я.— Шпионы, наверное, враги народа?..»

Автоматчики повернулись и пошли вразброд к доро­ге, не глядя друг на друга.