Воронеж – река глубокая

Мне не стыдно об этом рассказывать теперь. Мое состояние было не просто трусостью...

Еще недавно я был уверен, что никогда не умру, не мог представить, что меня не будет.

Попав в переплет в Пионерском саду, я понял, что очень даже просто меня может не стать. Та девочка на носилках... И те ребята, что лежали у дорожек в саду... Я ведь мог так же, как они, лежать на земле мертвым.

В углу под кроватью ко мне вместе с головной болью (контузия напомнила о себе) подкрался ужас. Тупое и непобедимое чувство. Я кожей чувствовал, как к дому подлетал фашистский самолет, как к земле летела вою­щая смерть, искала меня, торопилась. Она крушила все, что не пускало ее ко мне.

От боли начало двоиться в глазах, потом заболело под левой бровью, боль перекатилась в затылок и тыся­чами гвоздиков впилась в мозг.

Я плакал, звал мать. Рогдай тоже плакал, и наш крик тонул в грохоте. Потом бомбежка кончилась, мы затихли, прижавшись друг к другу.

Когда я пришел в себя, начал соображать, то понял, что мы сидим под кроватью. Боль прекратилась, голова была дурная. Что-то похрустывало...

— Тсс-с,— прошептал на ухо Рогдай.— Услышит!..

По комнате кто-то ходил, у него под ногами хрустели осколки стекла. Мы не видели из нашего убежища, кто это был. Были видны сапоги — давно не чищенные, с потрескавшимися верхами, с каблуками, стоптанными внутрь.

— Кто пришел?

— Не знаю... Давно ходит!

Сапоги подошли к шкафу, остановились. Заскрипела дверца. Неизвестный долго рылся в белье, что-то взял из шкафа, и на пол со стуком упали две вешалки.

— Он что-то взял?

— Не знаю. Услышит!

Сапоги двинулись к кровати. Мы затаились. Человек сел на кровать, заскрипели пружины над нашими голо­вами.

— Бы-бы, м-м-м...— проворчал человек. Он заку­рил. Упала горелая спичка, обрывок газеты — человек курил самокрутку.

Он сидел минут пять, вновь заскрипели пружины, сапоги двинулись к двери и вышли.

Когда звуки шагов затихли в коридоре, мы вылезли из-под кровати. Был поздний вечер, где-то поблизости горел дом, с улицы доносились крики, неясный шум, что- то скрипело. На стенах плясали отблески огня.

Кровать белела простыней — человек унес с собой подушки и пуховое одеяло. Мы подошли к шкафу. Не было маминого белого шерстяного свитера, в котором она ходила на каток, и отцовского костюма. Костюм был совсем новенький, его заказали у портного под Камен­ным мостом. Отец сходил на примерку, потом началась война, он ушел в армию. Мать долго не выкупала костюм, портной сам принес его,— узнав о нашем горе, денег не взял.

— Побежим, догоним вора. Позовем... милиционера или военного.

Мы выбежали на улицу. По улице шли женщины, старики... Катили детские коляски с узлами, тачки. Шли дети. Потом я много раз видел в кино, как показывают бегство населения. Всегда коровы... Странно, но в тот вечер по нашей улице тоже гнали коров. По бокам у бу­ренок висели узелки с пожитками хозяев. Я никогда не думал, что в городе так много скотины. Вполне воз­можно, что люди шли из пригородов.

Найти в подобной сумятице грабителя оказалось невозможным. Мы постояли, посмотрели. Горело рядом. Напротив базара, около областного радиоузла. Дом догорал, рушились балки, огонь выплевывал головешки на дорогу.

Мы вернулись в дом. Захотелось есть. Заныло в жи­воте. Я обследовал кастрюли. В столе оказался кусок черствого хлеба, несколько помидоров и головка лука. Мы разделили все поровну.

Помнишь про Буратину? — оживился Рогдай. Как ему папа Карло принес луковицу? Я думал, как лук едят? — Брат окунул луковицу в соль и отгрыз с хрустом кусок.— Ой, глаза щипет!

Я молчал. Когда-то у меня нарывала пятка, я уже забыл, как болела нога, сейчас вдруг вспомнил отчетли­во ту боль. Но боль та была совсем иная, чем теперь. Я вспомнил все боли, какие пришлось испытать. Голова была ватная — происходящее виделось туманным, а звуки слышались вялыми и приглушенными.

— Идет! — поперхнулся Рогдай и замер с надку­санным помидором в руке.

Я тоже услышал шаги. Кто-то шел по коридору. Может быть, возвращался вор? Пугаться не было сил. Мы постояли минутку, надо было что-то предпринимать, и, как ни странно, именно то, что путь к бегству был отрезан, придало нам решимости; я схватил кухонный нож, Рогдай — кочергу.

Шаги приближались... Кто-то вошел в номер.

— Мальчики! — Голос знакомый, с хрипотцой.

— Тетя Клара! — бросились мы к соседке.— Ой, как хорошо, что ты пришла! Тебя отпустили? Ой, как хорошо! Тетя Кларочка!

— С ног собьете! — целовала нас тетя Клара. Потом она понюхала воздух.— Чем это от вас не­сет?

Мы вспомнили, что тетя Клара не терпела запаха лука.

— Жрать охота!

— Жрать? Вы не животные...

— Мы думали, что идет тот, в сапогах,— сказал Рогдай.

— Кто в сапогах? — не поняла она.— Кот в сапо­гах? Чего в комнате сидите в темноте? Где-то в столе свеча была.

Она нашла свечу, зажгла. Рогдай рассказал ей о сапогах:

— Вор приходил. Мы видели. Он мамин свитер унес и папин костюм. Одеяла и подушки.

— Безобразие! — только и сказала тетя Клара.

— Посмотри, если не веришь.

Мы взяли ее за руки и повели в нашу комнату.