Воронья шпора

Заметив в темном стекле окна собственное серьезное выражение, он усмехнулся. Не стоит даже начинать никакое дело, если ты по рукам и ногам повязан сомнениями и вариантами. Ричард мог только действовать, понимая при этом, что подчас может совершать обстоятельные ошибки. Однако безделье превращало его в кошачью лапку для окружающих, в пешку, трепещущую на своей клетке, не смея шевельнуться, пока ее не снимут с доски.

Ножны его щелкнули, принимая в себя меч – длинный кавалерийский клинок в три пальца шириной у основания, достаточно прочный для того, чтобы разрубить железную пластину. Уорик вспомнил, что рассказывали о короле Ричарде I, которого за доблесть прозвали Львиным Сердцем. Таким же мечом он перерубил пополам рукоятку стальной булавы. Так что сгодится.

Затем Ричард Невилл произнес молитву, помянув своего отца, графа Солсбери, свою мать, похороненную в Бишэмском аббатстве, помолился за своих братьев и за самого себя. Если Эдуард Йорк явился к берегам Англии с флотом, значит, он привез с собой и войско, а в таком случае ни люди, ни ангелы не могут помешать ему высадиться на эти самые берега. Прошло всего пять месяцев после того, как сам Уорик в полном довольстве вернулся домой. За исключением самой маленькой, самой крохотной неудачи, позволившей спастись Эдуарду и Ричарду Глостеру, он добился всего, чего хотел. Если б он мог вернуться на год в прошлое и сказать себе самому, что вернет короля Генриха на трон и дарует Англии мир, этого было бы достаточно. Впрочем, как знать…

Граф сухо улыбнулся, понимая, что боится будущего и пытается отрицать это перед самим собой. Если Эдуард высадится, ему придется встретиться с ним в бою. Сама мысль об этом холодом стискивала его нутро, угнетала. Впрочем, так чувствовал бы себя всякий, кто видел Эдуарда Йорка на поле боя. И все же Уорику придется стать против него, ибо он выбрал сторону и обновил свои клятвы. И еще потому, что выдал свою дочь за Ланкастера, принца Уэльского. Ричард провел пальцами по волосам, отмечая силу и решимость, отражавшиеся в длинном стекле. Он не мог оставаться в Лондоне, пока Эдуард высаживался на севере. В подобное время Уорик должен был находиться в поле, объезжать графства, собирать отряды, ждущие его руководства. Конечно, даже он боялся Эдуарда, пусть и говорят, что храбрость нуждается в страхе, иначе она бесполезна. Если мужчина не способен предвидеть опасность, значит, ему не хватает храбрости противостоять ей. И снова рот графа скривился. Это значит, что Эдуард сделал его самым отважным человеком на свете, ибо перспектива грядущего противостояния повергала Ричарда Невилла, графа Уорика, в ужас.

Стекло затрепетало под дуновением ветра, и из затянувших небо над городом облаков посыпался дождь. Уорик стиснул кулак, услышав, как скрипнули кожа и сталь. Оставалось надеяться, что Эдуард попадет в шторм. Море жестоко, и корабль может налететь на скалы или его захлестнет волна ростом с церковную колокольню. Быть может, на этот раз Бог потрудится за Ричарда, всего один-единственный раз, и разобьет корабли Йорков в щепки, навсегда похоронив в своих волнах их мечты.

– Если это случится, Господи, я воздвигну храмы во славу Твою! – громко проговорил граф, после чего перекрестился и склонил голову.

Ветер за окном крепчал, капли с шумом барабанили в темное стекло. Существенную часть собственной жизни Уорик провел на море. И вопреки собственному желанию, он поежился, представив себе людей, сражающихся с черной водой в подобную ночь.

* * *

Эдуард ощутил, как пробудившийся в груди страх волной обрушился на него. Он не видел почти ничего, ибо луна и звезды прятались за плотными облаками. Мир вокруг превратился в сплошное безумие, волны кидали корабль из стороны в сторону. Король уже успел привыкнуть к плавному, вверх-вниз, колыханию носа, однако это новое движение было совсем другим: каждый крен сопровождался ударами в борта. Лицо его брата Ричарда уже приобрело тот оттенок белизны, который скорее близок к зеленому цвету, однако перегнуться через борт на корме, чтобы тебя при этом не смыло волной, не было никакой возможности. Капитан отрядил к Ричарду человека, который торопливыми узлами привязал Глостера к мачте, после чего тот облевал свою грудь и оскалился.

В воцарившейся тьме капитан «Марка Антония» потерял берег из вида. И с этого мгновения, когда на небе не было видно звезд или луны, всеми овладел великий страх: волны могли выбросить корабль на берег, могли в щепки разбить его о скалы. К удивлению Эдуарда, на вантах еще висели люди – в этом жутком холоде, где нельзя было укрыться от пены и штормового ветра. Их спасение, сами жизни их зависели теперь от того, сумеют ли моряки заметить берег до того, как волны вынесут на него судно. И они, эти люди, оставались на своих постах – не жалуясь, насквозь промерзшие, они щурились и вертели головами, стараясь углядеть в воющей тьме то черное пятно, которое может оказаться землей.