Воронята

— У тебя свет горит, — сообщила она и, вздохнув, присела на край кровати. В тусклом свете она казалась нежной, как ожившее стихотворение. Несколько долгих минут она ничего не говорила и лишь перебирала книги, которые лежали на придвинутом к кровати карточном столике. Такие молчаливые посиделки были для них в обычае; сколько помнила себя Блю, мать по вечерам приходила к ней в комнату, и они вместе читали, сидя в разных концах кровати. Когда Блю была маленькой, старый двухспальный матрас казался очень просторным, но теперь, когда она доросла до человеческого размера, они помещались на кровати, только соприкасаясь друг с дружкой коленями или локтями.

Еще немного покопавшись в книгах Блю, Мора положила руки на колени и обвела взглядом комнатушку дочери. Лампа, стоявшая на тумбочке, заливала ее мягким зеленоватым светом. На стену напротив кровати Блю приклеила вырезанные из брезента деревья, украшенные листьями из разнообразных обрезков бумаги, а на дверь шкафа — засушенные цветы. По большей части они хорошо сохранились, но некоторые выглядели совсем ветхими. Вентилятор под потолком украшали разноцветные перья и кружева. Блю прожила в этой комнате все свои 16 лет, и этого было трудно не заметить.

— Я думаю, что мне стоит попросить у тебя прощения, — сказала в конце концов Мора.

Блю, в очередной раз перечитывавшая (без особого успеха) задание по американской литературе, отложила книгу.

— За что же?

— Думаю, за то, что не была с тобой достаточно откровенна. Знаешь, быть родителем не так-то просто. А во всем виноват Санта-Клаус. Столько лет уверяешь себя в том, что дитя не знает, что его на самом деле нет, что, когда приходит время, уже не можешь в этом сознаться.

— Мама, я ведь заловила вас с Каллой, когда вы заворачивали подарки, лет… в шесть, кажется.

— Блю, это я образно выражаюсь.

Блю постучала пальцем по учебнику литературы.

— Метафоры применяют для того, чтобы сделать мысль яснее с помощью примеров. А твоя метафора ничегошеньки не проясняет.

— Но ты поняла, что я имела в виду или нет?

— Ты имела в виду, что сожалеешь о том, что не рассказала мне о Баттернате раньше.

Мора свирепо взглянула на дверь, как будто ожидала увидеть там Каллу.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты так его называла.

— Если бы мне о нем рассказала ты, я не пользовалась бы тем именем, которое назвала Калла.

— Пожалуй, ты права.

— И все же, как его звали?

Ее мать откинулась на кровати. Она лежала поперек, и, чтобы поставить ноги на край матраса, ей пришлось согнуть колени, а Блю — убрать свои ноги, чтобы она их не придавила.

— Артемус.

— Неудивительно, что ты звала его Баттернатом, — сказала Блю. И прежде, чем мать успела что-то ответить, добавила: — Погоди… Артемус — разве это не римское имя? В смысле, латинское?

— Да. И я вовсе не считаю его плохим. И разве я учила тебя судить о людях за глаза?

— Учила, учила, — отозвалась Блю, думая о том, может ли быть то, что в ее жизни вдруг возникло столько всего, связанного с латынью, простым совпадением. Неверие в возможность совпадений, о котором так часто говорил Ганси, начало въедаться и в нее, потому что ей самой совпадения уже не казались случайными.

— Возможно, — чуть помолчав, согласилась Мора. — В общем, слушай. Что мне известно… Я считаю, что твой отец имеет какое-то отношение к Кейбсуотеру или к силовым линиям. Когда-то давно, еще до твоего рождения, мы с Каллой и Персефоной увлеклись вещами, которыми нам не следовало бы заниматься…

— Наркотиками?

— Ритуалами. А ты что, увлекаешься наркотиками?

— Нет. А вот ритуалами — возможно.

— Наркотики, пожалуй, и то лучше.

— Они меня не интересуют. Всем давным-давно известно, как они действуют, — что в этом интересного? И что было дальше?

Мора, глядя в потолок, ритмично похлопывала себя ладонью по животу. Возможно, пыталась прочесть стихотворение, которое Блю записала на потолке прямо над кроватью.

— Ну… он появился после ритуала. Я думаю, он был заперт в Кейбсуотере, и мы освободили его.

— И ты не спросила?

— Я… У нас… у нас были не такие отношения.

— Знаешь, если вы не разговаривали между собой, то мне даже неинтересно, какие у вас были отношения.

— Мы разговаривали. Он был по-настоящему достойным человеком, — сказала Мора. — Очень добрым. Беспокоился о людях. Считал, что нам нужно больше думать об окружающем нас мире и о том, как наши действия скажутся через силовую линию во времени. Мне это в нем нравилось. И он не поучал, просто был таким — и все.

— И зачем ты все это мне рассказываешь? — спросила Блю, которую немного насторожило то, как ее мать, говоря все это, нервно поджимала губы.

— Ты сама сказала, что хотела бы узнать о нем. А рассказываю я тебе, потому что ты на него во многом похожа. Ему понравилась бы твоя комната со всей этой ерундой, которую ты налепила на стены.

— Хм… Спасибо, конечно, — отозвалась Блю. — Так почему же он ушел?

Едва успев произнести эти слова, она поняла, что спросила слишком уж в лоб.

— Он не ушел, — ответила Мора. — Он исчез. Сразу же после твоего рождения.

— Это и называется уйти.