Он из последних сил пытался написать автобиографию. Задача оказалась неожиданно сложной: всё оттого, что в нём по-прежнему было достаточно и гордыни, и скептицизма, и эгоистичной расчётливости. Он не мог не презирать себя – и одновременно не мог не думать: «Загляни в душу любому – и найдёшь то же самое». Слова «Поэзия и правда», как у Гёте, показались ему подходящим названием для любой автобиографии. Впрочем, он прекрасно знал: искусство трогает далеко не всех. Его работа будет интересна лишь тем, кто живёт похожей жизнью. С этими мыслями он решил написать свою собственную короткую «Поэзию и правду».
Когда «Жизнь дурака» была закончена, в лавке старьёвщика ему попалось чучело лебедя. Птица стояла, гордо вытянув шею, но крылья, пожелтевшие от времени, были изъедены молью. На глаза навернулись слёзы. Он усмехнулся: «Так и моя жизнь». Перед ним было два пути: либо безумие, либо самоубийство. Шагая в одиночестве по вечерней улице, он решил дождаться, когда судьба наконец с ним расправится.
Один из его друзей сошёл с ума[161]. Он всегда чувствовал какую-то особую близость с этим другом – всё потому, что лучше прочих видел его одиночество, одиночество под маской беззаботности. Он два-три раза бывал у друга, когда тот уже заболел.
– И ты, и я одержимы демоном. Демоном fin de siècle, – понизив голос, говорил ему друг. Рассказывали, что через пару дней после той встречи друг, направлявшийся на горячие источники, принялся жевать соцветия роз. Потом, когда друг уже лежал в больнице, он вспомнил, как подарил ему терракотовую скульптуру – бюст автора «Ревизора», которого друг очень любил. Гоголь тоже умер, сойдя с ума; казалось, все они находились во власти одной и той же силы.
Измученный, он случайно прочитал предсмертные слова Радиге: «За мной идут солдаты Господни». Ему показалось, будто он вновь слышит смех богов. Он пытался бороться со своими суевериями и сентиментальностью, но в конце концов это стало физически невозможно. Должно быть, его и правда мучил демон fin de siècle. Он завидовал тем, кто жил в Средневековье: их поддерживала вера в Бога. Сам он так и не смог уверовать – ни в Бога, ни в его любовь. А ведь даже Кокто верил!
Рука, державшая перо, дрожала. Текла слюна. В голове прояснялось только после дозы веронала, но и её хватало лишь на полчаса, максимум на час. День за днём он жил будто в сумерках. Как затупившийся меч, который используют вместо трости.