Два рикши бежали по пустынной просёлочной дороге под пасмурным небом. Судя по солёному ветру, дорога вела к морю. Он сидел во второй повозке, удивлялся, что совсем не ждёт предстоящей встречи, и размышлял о том, что, собственно, его сюда привело. Уж точно не любовь. А если не любовь… – чтобы не отвечать себе на этот вопрос, ему оставалось только повторять: «Как бы то ни было, мы похожи». Женщина, сидевшая в повозке впереди, была сумасшедшей. А её младшая сестра к тому же покончила с собой в припадке ревности.
– Что ж, теперь ничего не поделаешь.
Он уже чувствовал ненависть к этой сумасшедшей, ведомой одними только животными инстинктами.
Повозки тем временем миновали кладбище. В воздухе пахло морем. За оградой из прутьев, украшенной устричными раковинами, чернело несколько каменных стел. Глядя поверх них на слабо мерцающее море, он вдруг ощутил презрение к мужу этой женщины, который не сумел завоевать её сердце.
Это была журнальная иллюстрация – но в нарисованном тушью петухе чувствовалась какая-то изюминка. Он даже навёл у друга справки о художнике.
Всего через неделю автор иллюстрации пришёл к нему с визитом. Это было одно из самых примечательных событий в его жизни. В художнике он открыл поэзию, о которой никто не догадывался. А в себе самом – душу, которой прежде не знал.
Однажды прохладным осенним вечером он заметил одинокий стебель кукурузы – и сразу вспомнил о том художнике. Стебель, защищённый грубыми листьями, возвышался на пригорке, и его тонкие корни, видные на поверхности земли, напоминали нервы. Наверное, так выглядел и он сам со своей уязвимостью. Правда, его это открытие лишь расстроило.
– Слишком поздно. Но вот когда придёт время…
Вечерело. Он шёл по площади, и его слегка лихорадило. Несколько высоких зданий светились рядами окон на фоне чистого серебристого неба.
Он остановился на обочине, чтобы подождать её. Минут через пять она подошла; вид у неё был осунувшийся. Но, увидев его, она сказала только: «Устала», – и улыбнулась. Бок о бок они пошли по тускло освещённой площади – впервые. Он чувствовал, что готов отказаться от всего, лишь бы быть с ней.
Сев в машину, она пристально посмотрела ему в лицо:
– Ты не будешь жалеть?
– Не буду, – твёрдо ответил он.
– Я точно не буду жалеть, – сказала она, сжав его руку. Даже сейчас казалось, что её лицо освещает луна.
Он стоял у раздвижной двери-фусума и смотрел на акушерку в белом халате, обмывающую новорождённого. Ребёнок трогательно морщился каждый раз, как мыло попадало ему в глаза, и всё время звонко плакал. Он вдыхал запах младенца, похожего на мышонка, и не мог отвязаться от мысли: «Зачем он пришёл в этот мир, полный горя? Зачем судьба ему дала такого отца, как я?»
Это был первый мальчик, рождённый его женой.
Он стоял у окна в своей комнате, наблюдая за китайскими оборванцами, которые при лунном свете играли под цветущим гранатом в маджонг. Потом, отвернувшись, погрузился в чтение «Исповеди глупца» под низкой лампой. Но, не дочитав и второй страницы, криво усмехнулся. В письме, написанном графине, которая была его любовницей, Стриндберг лгал – так же, как лгал он сам.
Будды с облупившейся краской, небожители, лошади и цветы лотоса почти оглушили его. Глядя на них, он забывал обо всём. Даже о том, как ему повезло вырваться из рук сумасшедшей.
Он шёл с другом по переулкам города, когда навстречу им попался рикша с закрытой навесом повозкой. В ней сидела девушка – та самая, с которой он встречался предыдущим вечером. Даже сейчас, днём, казалось, будто её лицо залито лунным светом. При его спутнике они, конечно, не обменялись и кивком.
– Красавица, – сказал друг. Он посмотрел на весенние горы, видневшиеся в конце улицы, и недрогнувшим голосом ответил:
– Да, весьма красива.
Светило солнце. На просёлочной дороге пахло коровьим навозом. Обливаясь потом, он поднимался по крутому склону. По обеим сторонам дороги разливался аромат спелой пшеницы.
– Убей, убей…
Он уже какое-то время вновь и вновь повторял эти слова. Убить кого? В этом сомнений не было. Он вспомнил подобострастного мужчину с коротко стриженными волосами.
За желтеющим пшеничным полем показался купол католического собора.
Металлический кувшинчик для сакэ. Этот металлический кувшинчик с тонким узором показал ему, что значит красота формы.
Лёжа на широкой постели, они разговаривали обо всём подряд. За окном спальни лил дождь. Казалось, цветущие лилии так и сгниют под этим дождём. Ему по-прежнему казалось, будто её лицо освещает луна. Но это не значило, что ему не прискучило с ней разговаривать. Перевернувшись на живот, он тихонько закурил сигарету и подумал о том, что живёт с ней уже семь лет.
– По-прежнему ли я люблю эту женщину? – спросил он самого себя. Ответ его удивил – хотя, казалось, бы он привык к рефлексии:
– Да, люблю.