Ворота Расёмон

Уйдя от тёщи, я пошёл по сосновому лесу, где не колыхалось ни ветки. На душе становилось всё тоскливей. Почему этот аэроплан пролетел именно у меня над головой, а не где-то ещё? Почему в отеле были только сигареты «Аэроплан»? Мучаясь всеми этими вопросами, я выбрал безлюдную дорогу и продолжал шагать по ней.

Море за низкими песчаными дюнами затянуло сплошной серой мглой. В этих дюнах стояла одинокая стойка от качелей – без самих качелей. Её вид напомнил мне виселицу. Там даже сидели две-три вороны – они смотрели на меня, не думая улетать. Больше того: та, что сидела посередине, подняла длинный клюв к небу и отчётливо прокаркала четыре раза.

Я решил свернуть с песчаной насыпи, покрытой высохшей травой, на тропинку, вдоль которой были разбросаны многочисленные виллы. По правую руку, среди высоких сосен, должен был располагаться двухэтажный деревянный дом в западном стиле, выкрашенный в белый цвет (мой друг называл его «вилла „Весна“»). Но, дойдя до места, я обнаружил там только ванну на бетонном основании. «Был пожар», – сразу подумал я и зашагал дальше, избегая смотреть в ту сторону. Навстречу мне ехал одинокий велосипедист в тёмно-коричневой кепке; он склонился над рулём, до странности пристально глядя перед собой. Мне вдруг показалось, что он похож на мужа сестры, и я свернул на боковую дорожку, пока он меня не заметил. Но там, прямо посреди тропы, лежал брюхом кверху разлагающийся труп крота.

С каждым шагом я впадал во всё большую тревогу: меня кто-то преследовал. Перед глазами, перекрывая обзор, одна за другой начали появляться полупрозрачные шестерёнки. Мне показалось, что наконец настал мой последний час; я продолжал идти, стараясь держать голову очень прямо. Шестерёнки множились – и крутились всё быстрее. Одновременно сосны справа, с их переплетёнными ветвями, стали видны будто сквозь гранёное стекло с мелкой насечкой. Я чувствовал, что сердце бьётся всё чаще, и несколько раз пытался остановиться на обочине – но и это не получалось, кто-то будто толкал меня дальше…

Всего полчаса спустя я лежал у себя на втором этаже, навзничь, зажмурив глаза и страдая от сильнейшей головной боли. Потом на обратной стороне век я начал видеть крыло, покрытое серебристыми перьями, будто чешуёй. Оно очень чётко отражалось на сетчатке. Я открыл глаза и посмотрел в потолок, но, конечно же, ничего подобного там не обнаружил и вновь зажмурился. Однако серебристое крыло по-прежнему выделялось в темноте. Я вдруг вспомнил, что у автомобиля, в котором я ездил на днях, на решётке радиатора тоже были крылья…

Раздались шаги: кто-то быстро поднялся по лестнице – и тут же сбежал вниз. Я знал, что это моя жена, и потому, удивившись, вскочил и спустился на первый этаж. Заглянув в полутёмную гостиную возле лестницы, я увидел, что жена лежит неподвижно, лицом вниз и как будто задыхается. Плечи её тряслись.

– Что случилось?

– Нет-нет, ничего… – Она наконец подняла голову и выдавила из себя улыбку. – Ничего не случилось. Мне почему-то вдруг показалось, что ты скоро умрёшь…

Это было самое страшное, что я когда-либо переживал. У меня нет сил писать дальше. Жить так – мука, которую я не могу выразить словами. Может, кто-нибудь наконец будет так добр, что задушит меня во сне?

Апрель 1927 г.

Жизнь дурака

Предоставляю тебе самому решать, стоит ли публиковать эту рукопись, и если да, то когда и как это сделать.

Думаю, большинство из тех, кто появляется на её страницах, тебе известны. Тем не менее, в случае публикации я бы предпочёл, чтобы текст не сопровождался именным указателем.

Я пребываю сейчас в состоянии самого несчастного счастья. Но, как ни удивительно, ни о чём не жалею. Мне лишь больно думать о моих близких, которым достался плохой муж, плохой сын, плохой отец. Итак, прощай. В этой рукописи я не пытался подыскать себе оправдания – по крайней мере, сознательно.

И наконец: я доверяю рукопись тебе потому, что ты, пожалуй, знаешь меня – такого, какой я есть внутри, под личиной городского интеллигента, – лучше, чем кто бы то ни было ещё. Посмейся же над моей глупостью, воплощённой в этих страницах.

20 июня 1927 года

Акутагава Рюноскэ Для Кумэ Масао

1. Эпоха

Дело было на втором этаже книжного магазина. Он, двадцатилетний, взобрался по стремянке, прислонённой к книжным шкафам, в поисках новой книги. Мопассан, Бодлер, Стриндберг, Ибсен, Шоу, Толстой…

Уже смеркалось, но он с увлечением читал надписи на корешках. Казалось, перед ним не книги, а сам воплощённый fin de siècle, конец эпохи. Ницше, Верлен, братья Гонкур, Достоевский, Гауптман, Флобер…

Он продолжал читать имена, борясь со сгущающейся темнотой. Но в конце концов даже сами книги стали неразличимы во мраке. Он сдался и попытался спуститься по стремянке. Вдруг прямо над его головой зажглась лампа без абажура. Замерев наверху лестницы, он посмотрел вниз, на суетившихся в магазине продавцов и покупателей, казавших- ся непривычно маленькими. Отсюда, сверху, всё выглядело каким-то жалким.