Ворота Расёмон

Возможно, конечно, что он питал к ней отцовские чувства. Но мне упорно чудилась в его глазах страсть. Кроме того, на жёлтой кожице яблока, которым он меня угостил, обнаружилось пятно в форме единорога (диковинные звери часто виделись мне в прожилках на коре дерева или трещинах на кофейных чашках). Единорог, конечно, был тем самым китайским «кирином». Я вспомнил, как один критик, питавший ко мне неприязнь, называл меня «диковинным зверем начала десятых годов», и почувствовал, что даже здесь, на чердаке, под распятием, я не в безопасности.

– Как у тебя дела в последнее время?

– Как всегда, нервы беспокоят.

– Лекарствами тут не помочь. Не думал принять христианство?

– Если бы я мог…

– Ничего сложного в этом нет. Если веришь в Бога, веришь в Иисуса Христа – Сына Божьего и в чудеса, которые Он творил…

– Я разве что в дьявола верю.

– Тогда почему не веришь в Бога? Если есть тень, должен быть и свет – разве не так?

– Но ведь бывает и тьма без света.

– А что такое тьма без света?

Мне ничего не оставалось, кроме как замолчать. Он тоже шёл во мраке, как я, только считал, что раз есть мрак, то должен быть и свет. Лишь этим различались наши картины мира. Но для меня это различие составляло непреодолимую пропасть.

– Свет есть всегда. Чудеса – тому доказательство. …Они ведь даже в наше время случаются.

– Может, эти чудеса – дело рук дьявола.

– Опять ты про дьявола?

Мне захотелось открыть ему всё, что я пережил за последние пару лет. Но он мог рассказать моей семье, а я боялся попасть в приют для душевнобольных, как мать.

– Что это там у вас?

Крепкий старик повернулся к своему старому книжному шкафу с лукавым выражением, напомнившим бога Пана.

– Собрание сочинений Достоевского. Ты читал «Преступление и наказание»?

Конечно, лет десять назад я хорошо изучил четыре-пять романов Достоевского. Однако, случайно (случайно ли?) произнесённое моим собеседником название «Преступление и наказание» чем-то меня зацепило. Я взял у него книгу почитать и решил вернуться в отель. От людных улиц и света электрических фонарей мне опять стало не по себе. Возможность столкнуться с кем-нибудь из знакомых казалась непереносимой. Я крался, как вор, изо всех сил стараясь выбирать улицы потемнее.

Вскоре, однако, я почувствовал боль в желудке. Остановить её можно было, только выпив стаканчик виски. Я нашёл какой-то бар и толкнул было дверь, чтобы войти. Оказалось, тесный зал заполнен молодыми людьми богемного вида, распивающими свои напитки в густом сигаретном дыму. А посреди всего этого женщина, причёсанная по западной моде – собранные в пучок волосы закрывают уши, – самозабвенно играла на мандолине. Смутившись, я повернулся, чтобы уйти, – и вдруг увидел, что тень моя качается из стороны в сторону, и к тому же на меня падает жутковатый красный свет. Я замер на месте, но тень по-прежнему двигалась. С дрожью я обернулся – и тут заметил цветной фонарь, свисающий с карниза над баром. Фонарь сильно раскачивался на ветру…

После этого я зашёл в ресторанчик в подвале. Подойдя к барной стойке, я попросил виски.

– Виски? У нас только Black and White[152]…

Я налил виски в содовую и молча сделал глоток. Рядом со мной тихонько разговаривали двое мужчин лет тридцати, кажется, журналисты. Беседовали они, однако, по-французски. Стоя к ним спиной, я, тем не менее, всем телом чувствовал их взгляды – как будто через меня пропускали ток; они определённо знали, как меня зовут, и сплетничали обо мне.

– Bien… très mauvais… pourquoi?

– Pourquoi?.. le diable est mort!..

– Oui, oui… d’enfer…[153]

Я кинул на стойку серебряную монету (у меня оставалась последняя) и решил выбраться из этого подвала на улицу. Гулявший по городу ночной ветер немного успокоил мне нервы, да и боль в желудке утихла. Я вспомнил Раскольникова, и мне тоже захотелось чистосердечно во всём признаться. Но последствия были бы трагичны не только для меня – и даже не только для моей семьи. К тому же я и сам не был уверен, искренне ли моё желание. Если бы только у меня были крепкие нервы, как у обычного человека… впрочем, мне для этого пришлось бы уехать куда-нибудь: в Мадрид, в Рио-де-Жанейро, в Самарканд…

Меня вдруг встревожила небольшая белая вывеска, висевшая на карнизе какого-то заведения. На ней был логотип в виде крылатой автомобильной шины, и это изображение напомнило мне о древнем греке, который положился на рукотворные крылья. Он взмыл в небо, но крылья опалило солнце, он рухнул в море и погиб. Мадрид, Рио-де-Жанейро, Самарканд… от этих мечтаний мне самому становилось смешно. И одновременно у меня из головы не шёл Орест, преследуемый богинями возмездия.