– Вся человеческая жизнь не стоит и строки Бодлера.
Какое-то время он продолжал смотреть на людей внизу с верхушки лестницы.
Сумасшедшие были одеты в одинаковую серую одежду, и от этого большая комната казалась ещё более мрачной. Один из них сидел за фисгармонией и старательно играл гимны. Другой, стоя посреди комнаты, пританцовывал – или, скорее, просто подпрыгивал.
Он смотрел на эту картину вместе с румяным доктором. Десятью годами ранее его мать была такой же, как эти безумцы. Такой же – он буквально ощущал её запах в их запахе.
– Ну что, идём?
С этими словами доктор повёл его в кабинет дальше по коридору. Там, в углу, в больших стеклянных банках, наполненных спиртом, хранились мозги. На одном он заметил что-то белое – будто пролили яичный белок. Стоя там и разговаривая с врачом, он вновь вспомнил мать.
– Это мозг инженера из электрической компании ***. Он считал себя огромной, блестящей, чёрной динамо-машиной.
Чтобы не встречаться взглядом с доктором, он смотрел в окно. Там не было видно ничего, кроме кирпичной стены, гребень которой был выложен осколками бутылок. Впрочем, она там и сям поросла белёсым мхом.
Он жил в комнате на втором этаже, в доме в пригороде. Его построили на зыбком грунте, поэтому второй этаж слегка кренился.
Здесь, на втором этаже, он часто ругался с тёткой – так, что иногда приходилось вмешиваться его приёмным родителям. И всё же – тётку он любил больше всех на этом свете. Она прожила всю жизнь одна, и сейчас, когда ему исполнилось двадцать, ей было около шестидесяти.
Здесь, в своей комнате, он часто думал: неужели люди, которые любят друг друга, всегда друг друга мучают? И всё время чувствовал при этом, как странно кренится пол.
Над рекой Сумида нависли плотные облака. Из окна движущегося парового катера он видел сакуры на острове Мукодзима. Деревья в полном цвету казались ему унылыми: словно на верёвке развесили лохмотья. Но в этих сакурах на Мукодзиме, которые росли там со времён Эдо, он как будто узнавал самого себя.
Он сидел со старшим товарищем за столиком в кафе, одну за другой куря сигареты. Говорил он мало, но внимательно слушал собеседника.
– Я сегодня полдня провёл в машине.
– Дела были?
Товарищ, подперев подбородок рукой, весьма небрежно бросил:
– Почему, просто хотелось покататься.
Эти слова раскрыли для него целый неизвестный мир – мир «я», похожий на мир богов. Он почувствовал что-то вроде боли, но одновременно и радость.
Кафе было совсем маленьким. Но там, под картиной с изображением бога Пана, нашлось место для красного горшка с каучуковым деревцем, свесившим вниз толстые мясистые листья.
Под порывами морского ветра он открыл большой англо-японский словарь и повёл пальцем по странице, выискивая слова.
Talaria – крылатые башмаки или сандалии.
Tale – сказка.
Talipot – кокосовая пальма, произрастающая в Индии. Ствол достигает 50–100 футов в высоту. Листья используются для производства зонтиков, вееров, шляп и т. д. Цветёт один раз в семьдесят лет.
В его воображении вдруг ясно нарисовался этот цветок пальмы. Затем где-то в глубине горла появилось незнакомое ощущение – будто что-то запершило, и на страницу словаря упала капля жидкости. Слюна? Но это была не слюна. Думая о том, как коротка жизнь, он вновь представил себе цветок пальмы – как он цветёт в высоте далеко-далеко, за морем.
Он вдруг… всё действительно случилось «вдруг». Он стоял перед книжным магазином, разглядывая альбом с картинами Ван Гога – и вдруг понял живопись. Разумеется, в альбоме были репродукции. И всё равно – даже в этих репродукциях он почувствовал нечто свежее, живое.
Страсть к живописи изменила его восприятие мира. Теперь он обращал внимание на такие вещи, как изгиб ветвей у дерева или припухлость женской щёчки.
Однажды дождливым осенним вечером ему случилось быть под железнодорожным виадуком на окраине города. По другую сторону насыпи стояла одинокая телега. Поравнявшись с ней, он почувствовал, будто кто-то уже прошёл этим путём до него. Кто? Не было нужды спрашивать. Изнутри его двадцатитрёхлетнего сознания на открывавшийся унылый пейзаж смотрел, не выпуская изо рта длинной трубки, голландец с отрезанным ухом…
Вымокший насквозь, он шагал по асфальту. Дождь лил как из ведра. В сыром воздухе он ощущал, как пахнет его прорезиненный плащ.
Проходящий над головой электрический провод ронял фиолетовые искры, и он почему-то засмотрелся на них. В кармане пиджака у него лежали рукописи для журнала, который они выпускали вместе с единомышленниками. Продолжая свой путь под дождём, он вновь посмотрел на провод вверху.
Тот продолжал искрить. Никогда за всю свою жизнь он ничего по-настоящему не хотел. Но теперь ему хотелось заполучить в руки эту фиолетовую искру – пугающую искру в воздухе – так сильно, что он готов был отдать за это свою жизнь.