Воровка

– Неаполь, – повторяю я, открывая дверь со своей стороны. Наклоняю переднее кресло, чтобы Кэмми могла выбраться, и обхожу автомобиль, чтобы открыть дверь для Оливии.

Она вылезает наружу, вытягивает руки над головой, разминаясь, и смотрит на дом.

Я жду ее реакции.

– Очень красиво, – выносит вердикт она. Я усмехаюсь; бешено колотящееся сердце успокаивается.

– Чей он?

– Мой.

Она вскидывает брови и идет за мной, к лестнице. Дом трехэтажный, облицованный кирпичом, со смотровой платформой на крыше, оформленной как башня, откуда открывается захватывающий вид на озеро. Оливия восторженно вздыхает, едва мы приближаемся к крыльцу.

К массивной деревянной двери прикреплено кольцо в форме короны.

Я замираю перед дверью и говорю:

– И твой.

Ее ресницы трепещут, когда она изумленно моргает; губы изгибаются в недовольстве.

Я поворачиваю ключ в замке, и мы входим в наш дом.

Здесь нестерпимо жарко, и я иду прямиком к термостату. Кэмми изворотливо ругается, и я радуюсь, что они не видят выражения моего лица.

Дом полностью обставлен. Я нанял кое-кого, чтобы раз в месяц в комнатах протирали пыль и чистили ни разу не использованный бассейн. Перехожу из помещения в помещение, раздвигая шторы. Кэмми и Оливия не отходят ни на шаг.

Когда мы добираемся до кухни, Оливия обхватывает себя руками и озирается внимательнее.

– Нравится? – спрашиваю я, не сводя с нее глаз.

– Ты сам все спроектировал, верно? И дизайн тоже.

Мне лестно, что она так хорошо меня знает. Моя бывшая жена предпочитала все современное: нержавеющая сталь, кафель, стерильно-белые цвета. В моем же доме преобладает тепло. Кухня уютная, в сельском стиле, из камня, меди и дерева. Дизайнера я попросил использовать больше красного, потому что красный цвет напоминал об Оливии. У Леа рыжие волосы, оттенком ближе к красному, но у Оливии красная душа. И, насколько я понимаю, красный связан с любовью всей моей жизни.

Кэмми бродит по гостиной, пока наконец не запрыгивает на диван и не включает телевизор. Мы с Оливией стоим друг возле друга, наблюдая за ней. Не так я представлял этот момент – момент, когда она увидит все это.

– Не хочешь экскурсию по твоему дому?

Она кивает, и я маню ее из кухни к витой лестнице.

– Леа…

– Нет, – обрываю ее я. – Не хочу говорить о Леа.

– Ладно.

– Где Ноа?

Она отворачивается:

– Хватит спрашивать о нем, пожалуйста.

– Почему?

– Потому что это причиняет мне боль.

Я задумываюсь на секунду, но киваю:

– В итоге тебе придется рассказать.

– В итоге, – тяжело вздыхает она. – Это слово описывает нас, да? В итоге ты сознаешься, что подстроил свою амнезию. В итоге я перестану притворяться, будто незнакома с тобой. В итоге мы снова будем вместе, а потом разойдемся, а потом снова будем вместе.

Я смотрю на то, как она разглядывает картины на стенах, завороженный ее словами. Она говорит то, что глубоко меня трогает. Позволяет своей душе соскользнуть с ее губ, и, как всегда, это надрывно и безумно грустно.

– Калеб, что это за дом?

Я стою за ней, пока она мнется на пороге главной спальни, и осторожно перебираю пальцами кончики ее волос.

– Я построил его для тебя. В ночь, когда я сделал предложение, я собирался привезти тебя сюда. Тогда тут ничего еще не было, но я хотел показать, что мы могли бы построить что-то вместе.

Она втягивает воздух через нос, встряхивает головой. Так она подавляет слезы.

– Ты собирался спросить, не выйду ли я за тебя?

Я подумал, не рассказать ли ей о вечере, когда она застала меня в офисе, но решил не перегружать ее эмоционально.

– Почему ты продолжал строить? Обставлять его мебелью?

– Просто проект, Герцогиня, – мягко говорю я. – Мне нужно было что-то исправить.

Она смеется:

– Ты не смог исправить ни меня, ни ту рыжую девку и решил удариться в ремонт?

– В этом гораздо больше пользы.

Она фыркает. Я бы предпочел, чтобы она хихикнула.

Она включает свет и заходит в спальню осторожно, будто в любой момент пол может провалиться под ней.

– Ты хотя бы ночевал здесь?

Она проводит рукой по плюшевому белому одеялу и садится на краю постели, подпрыгивая несколько раз. Я улыбаюсь.

– Нет.

Она ложится на спину, а затем вдруг дважды перекатывается на другой конец кровати, вскакивая на ноги на матраце. Так сделал бы маленький ребенок. И, как всегда, когда в голове мелькает мысль о ребенке, желудок тоскливо сжимается.

Эстелла.

Сердце падает, поднимаясь лишь немного, когда Оливия дарит мне свою улыбку.

– Тут все такое девчачье, – говорит она.

Уголок моего рта приподнимается:

– Ну, я планировал разделить эту спальню с женщиной.

Она кивает:

– Синий, как павлиний хвост. Весьма соответствующе.

На туалетном столике в вазе стоят декоративные павлиньи перья. Она слегка улыбается, вспоминая что-то из далекого, далекого прошлого.

Я показываю ей остальные спальни, а затем мы по узким ступеням поднимаемся на чердак, переоборудованный в библиотеку. При виде книг она восторженно восклицает, так что еще выше, на смотровую площадку, ее приходится тащить едва ли не волоком. Две книги она забирает с собой, но, оказавшись на солнце, кладет их на один из шезлонгов, озираясь распахнутыми от восхищения глазами.