Воровка

На несколько минут я могу вообразить, будто это наш дом и она заваривает чай так же, как делает каждое утро. Наблюдаю, как она ставит чайник и достает чайные пакетики. Потирает заднюю часть шеи, ставит стопу одной ноги под колено другой, пока ждет, когда закипит вода; затем ставит передо мной стеклянную баночку с сахарными кубиками и миниатюрный кувшин с молоком. Я отворачиваюсь, притворяясь, будто вовсе не смотрел на нее. От этого появляется ощущение, будто я пронзил свое собственное сердце. Мы всегда говорили, что вместо обычного сахара у нас будут сахарные кубики. Она достает две чайные чашки из буфетного шкафчика, приподнимаясь на мысках, чтобы дотянуться до них. Я прослеживаю выражение ее лица, когда она кидает в мой чай четыре кубика, затем помешивает его и добавляет молоко. Я тянусь за чашкой прежде, чем она успевает отстраниться, и кончики наших пальцев соприкасаются. Ее взгляд устремляется на меня и тут же – прочь. Свой чай она пьет лишь с одним кубиком сахара. Минуты растягиваются между нами, и столешница начинает казаться все более интересной. Наконец я отставляю чашку в сторону – та звякает о поверхность блюдца. Между нами зарождается шторм. Возможно, именно поэтому мы так наслаждаемся затишьем. Я встаю, чтобы поставить обе чашки в раковину; споласкиваю их и убираю в сушильный шкаф.

– Я все еще хочу тебя, – сознаюсь я. Удивляюсь, что произнес это вслух. Понятия не имею, чувствует ли она то же самое, потому что стою к ней спиной.

– Иди к черту.

Сюрприз, сюрприз.

От меня ей за ругательствами не спрятаться. Я вижу, как она на меня смотрит. Когда мы случайно касаемся друг друга, меня одолевает сожаление.

– Я построил тот дом для тебя, – поворачиваюсь к ней я. – И не избавился от него даже после того, как женился. Нанял ландшафтного дизайнера и специалиста по бассейнам, обеспечил уборку раз в месяц. Зачем, по-твоему?

– Потому что ты дурак, который может отпустить прошлое только пока он женат, а в остальное время отчаянно цепляется за ностальгию.

– Ты права. Я дурак. Но, как ты видишь, дурак, который не может отпустить прошлое.

– Возьми и отпусти.

Я покачиваю головой:

– Нет-нет. В этот раз ты нашла меня, помнишь?

Она заливается краской.

– Почему ты позвонила мне?

– Кому еще я могла позвонить?

– Своему мужу, как вариант.

Она отворачивается.

– Ладно. Я боялась. Ты был первым, о ком я подумала.

– Потому что…

– Проклятье, Калеб! – она ударяет кулаком по столу так, что подскакивает ваза с фруктами.

– Потому что… – надавливаю я. Она думает, будто пугает меня своими вспышками гнева? Ну, разве что чуть-чуть.

– Тебе всегда нужно чрезмерно все проговаривать.

– Нельзя ничего проговаривать «чрезмерно». Проблемы возникают только из-за недостатка коммуникации.

– Тебе надо было заделаться психологом.

– Знаю. Не переводи тему.

Она прикусывает ноготь на большом пальце:

– Ты моя тихая гавань. Я иду к тебе, когда мне плохо.

Мой язык скручивается, заворачивается узлом, леденеет. Что я должен на это ответить? Я не ожидал ничего подобного. Возможно, больше ярости, больше отрицания, но не этого.

И тогда я схожу с ума. По-настоящему. Из-за напряжения, сковывающего меня из-за желания обладать ею, и желания, чтобы она признала, что тоже желает меня.

Я измеряю ее кухню шагами, смыкая руки на задней стороне шеи. Хочется разбить что-то. Бросить стул в огромное прозрачное окно, из которого, кажется, и состоит ее квартира. Но я резко останавливаюсь и поворачиваюсь к ней.

– Бросай его, Оливия. Бросай его, или между нами все кончено.

– ЧТО кончено между нами? – Она перегибается через столешницу, упираясь в нее пальцами, расставленными из-за ярости. Ее слова жалят. – Между нами не было ни начала, ни середины, ни одной гребаной минуты, чтобы любить друг друга. Думаешь, мне этого хочется? Он не сделал ничего дурного!

– Бред! Он женился на тебе, хотя знал, что ты влюблена в меня.

Она в смятении отступает назад. Пересекает кухню, из одного конца в другой, одной рукой придерживаясь за собственное бедро, второй проводя по волосам. Когда она наконец останавливается и смотрит на меня, лицо ее искажено противоречивыми чувствами.

– Я люблю его.

Я настигаю ее в два шага, хватаю за предплечье и склоняюсь к ней, глядя ей в глаза. Она должна принять правду. Мой голос звучит как что-то нечеловеческое, звериное – рычание:

– Сильнее, чем меня?

Свет гаснет в ее глазах, она пытается отвернуться. Я встряхиваю ее:

– Сильнее, чем меня?

– В моей жизни нет ничего, что я любила бы больше, чем тебя.

Мои пальцы невольно сжимаются на ее руке:

– Тогда почему мы продолжаем играть в эти бессмысленные игры?

Она вырывается, пылая гневом:

– Ты бросил меня в Риме! – и отталкивает меня так, что я теряю равновесие. – Ради той рыжей твари! Ты понятия не имеешь, как это было больно. Я пришла к тебе открыть свои чувства, а ты бросил меня.

Оливия редко демонстрирует свои чувства, особенно боль. Это так странно, что я не вполне понимаю, как себя вести.