Воровка

Рисса уже мало что понимала: жар, о котором так испуганно говорила Иллин, медленно превращал ее мозг в горячий кисель. Когда врач прижал одну ладонь к ее лбу, а другую занес над ногами, она уже не разбирала его слов; не чувствовала ни боли, ни тошноты, ни головокружения — все это не исчезло, но слилось в одно гадкое ощущение, заполнившее весь мир Риссы. Но в нем все еще оставалось кое-что из другого, нормального мира — мягкая, жутко горячая рука Иллин, пристроившейся с другой стороны койки. Все вокруг плыло и размывалось, тонуло в бессвязных картинках и обрывочных мыслях, а вот Иллин оставалась — настоящая и надежная. Как мама. Можно было даже представить, что это она. Да, так лучше.

"Мамочка, я по тебе скучала. Посиди со мной, пока не засну, ладно?"

Было почти хорошо. Мерзко и муторно, но не так уж плохо. Надо было только расслабиться и дать горящему в ногах и уже доползшему до мозгов огню сжечь ее до конца. И Аргейл с верховным наставником и всеми ситхами в этой долбанной галактике могли катиться в бездну. Хер им, не дотянутся уже до нее. Как там врач сказал? Яд хссисса? Ящерка, получается, всех их наколола…

Боль пришла так внезапно, что Рисса даже не сразу осознала ее: она разорвала уютный вязкий туман, выдернула Риссу из горячечной, почти приятной полудремы, и только потом ударила по всем органам чувств разом. Она выгнулась, задохнулась, подавившись воплем, забила руками и ногами, позабыв про раздробленные кости, рванулась, но ее удержали на месте. Боль нарастала, пусть даже казалось, что дальше некуда, и худшее терпеть просто невозможно. Рисса выла, орала, желая только одного — чтобы это прекратилось прямо сейчас, — а в ней все сильнее разгорался огонь. Не тот, что медленно и мягко убивал ее, а другой — куда более беспощадный. Этот сжигал яд и заразу, болью заставлял проснуться и работать уже готовившееся уснуть навсегда тело.

Рисса конвульсивно сжала руки и почувствовала в своих пальцах чужие — тонкие и хрупкие. Сейчас она как никогда явственно ощутила силу Иллин — не ту, что вливалась в нее потоками огня, выжигала все лишнее и не давала ни секунды передышки, но ту, что помогала Риссе не сойти с ума, сдаться и позволить убить себя хоть яду, хоть лекарству.

Вслед за болью постепенно приходило понимание: ей действительно лучше. Рисса снова чувствовала свое тело, из мышц ушла нездоровая вялость, а голова больше не ощущалась раскаленной печкой. Но самое главное — перестало дергать и нарывать раненные ноги. Теперь они просто болели так, что хотелось отрезать их и не мучиться.

Когда Рисса распахнула глаза, тюремная камера была даже слишком четкой. Как и мордашка Милли, смотревшей на Риссу поверх прижатых ко рту кулачков. Секундой позже глаза малявки широко распахнулись, а лицо засветилось такой радостью, что Риссе стало стыдно за все гадости, которые она когда-либо говорила или думала о Милли.

— Рисса! — Иллин, так и не выпустившая ее руки, ласково улыбнулась. Она заметно дрожала; ее лицо было бледным с прозеленью, под глазами залегли глубокие тени — в таком виде хоть привидение без грима играть. — Ты как? Я уже боялась, что ты не выкарабкаешься.

Вместо ответа Рисса сдавленно застонала. Как, как… она бы сказала, как, да только старик ее за ругань в его высочайшем присутствии придушит и не посмотрит, что сам с того света минуту назад вытащил.

Тяжелая, крепкая ладонь легла на ее плечо и надавила, заставив опуститься на койку.

— Лежи, бестолочь. Жить будешь, но тебя еще выхаживать и выхаживать.

— А смысл? — Слова давались с трудом, приходилось делать большие паузы, чтобы набрать воздуха и сил для следующих. — Нас все равно убьют. Могли бы не стараться.

Почему-то говорить об этом было легко. Даже в груди не щемило. То ли Рисса действительно смирилась с тем, что умрет, то ли эмоции еще не успели прийти в себя после того, как ее за уши вернули в мир живых.

Врач посмотрел на нее очень неодобрительно.

— Ума у тебя, как я вижу, не прибавилось. Ваша судьба еще не решена, и ты своим хамством можешь погубить и себя, и подружек. Вы, дурочки, теперь не перед Аргейлом отвечать будете и даже не перед верховным наставником Академии, а перед кем повыше. Если ты посмеешь грубить ему, пожалеешь, что хссисс не сожрал тебя живьем.

Риссе не хватило сил сказать, где она видала и верховного наставника, и "того, кто повыше". А может, хватило ума не говорить. Как ни крути, старик спас ей жизнь. Глупо хамить единственному человеку, который, кажется, хоть немного заботился о них.

Выдавив из себя тихое: "Простите, милорд", Рисса прикрыла глаза. Сил у нее почти не осталось, сознание норовило провалиться в сон прямо посреди разговора. И ей было глубоко фиолетово, что это невежливо и воспитанные девочки должны ждать, пока лорд сам соизволит оставить их в покое.

Некрасивую паузу в разговоре поспешила заполнить Иллин: