Воровка

Мальчишка, кстати, оказался на диво подвижным, говорливым и на редкость неугомонным. Озорным, конечно, как и положено восьмилетнему сорванцу, хитрым, но совсем не гадким. Он охотно подражал старшим, обожал слушать всевозможные истории, без конца подбирал в лесу шишки, веточки и живых лягушек, а затем с детской непосредственностью совал взрослым под нос и громко интересовался, что да почему. В отличие от многих, я каждый раз терпеливо объясняла и не гнала маленького проныру, за что довольно скоро удостоилась обожающего взгляда и шумной компании на долгие вечера – кажется, Лука признал меня хорошей тетей, потому что с некоторых пор на привалах приставал только ко мне одной. И совершенно не боялся схватить за руку или потащить куда-нибудь в чащу, чтобы показать очередную диковинку.

Брегол при виде моего обреченного лица тихо посмеивался, старожилы снисходительно кивали, оставленные в покое родители благосклонно улыбались, а я до позднего вечера отдувалась за них за всех, занимая этого любопытного крольчонка всем, чем могла. Показывала деревья, говорила про травы, ловила бабочек и рогатых жуков, при виде которых пацан просто визжал от восторга. Безропотно водила его к реке и вообще совершенно неожиданно оказалась в роли заботливой няни.

И только поздним вечером, когда Лука начинал засыпать на ходу, у меня оставалось немного времени, чтобы заняться собой и Лехом.

Кстати, тот уже на третий день попытался самостоятельно встать. И довольно успешно сумел сделать несколько шагов, что вызвало на его жестком лице удовлетворенную усмешку, а на моем – негодующую гримасу. Остальные такой прыти удивились, но от осторожных расспросов Лех только отмахнулся и теперь что ни день настойчиво разрабатывал поврежденную ногу, стремясь как можно быстрее вернуться в строй.

О разбойниках мы больше не слышали, дорога была чистой и свободной. Завывания нежити по ночам тоже не раздавались, так что напряжение в караване постепенно спало. Кольчуги и шлемы никто, разумеется, снимать не спешил, но прежней настороженности больше не было. И немалый вклад в воцарившееся в душах людей ощущение безопасности внес снующий по лесу оборотень, которого мы, хоть и не видели, но буквально кожей чувствовали его незримое присутствие. А потому могли быть полностью уверены, что поблизости нет ни одного опасного существа.

Ширра появлялся в лагере только один раз, вечером – приносил какого-нибудь жестоко загрызенного зверя, небрежно подбрасывал к костру и, мимолетно оглядев присутствующих, так же стремительно исчезал. Сперва на него опасливо косились, вздрагивали от неожиданности. Но потом незаметно привыкли. И теперь каждый вечер Зита встречала его улыбкой, Лука азартно махал руками, порываясь погладить мягкую шкуру или подергать за жесткие усы, Брегол уважительно кивал, а остальные просто вежливо сторонились. И в последние дни даже начали специально оставлять пустое местечко, где оборотень мог отдохнуть.

Ширра от такой чести демонстративно отказался. Как неуклонно отказывался от предложенного мяса или налитой в миску воды. Он, как и я, старательно избегал чужого внимания, а на неуклюжие попытки наладить отношения лишь презрительно фыркал.

Целыми днями он держался в стороне от повозок, где-то за деревьями и кустами, изредка мелькал среди листвы размазанной тенью, потом надолго исчезал на охоте, а принеся добычу, снова пропадал в лесу. Не поев, не напившись и ни у кого не спросившись. Вроде бы и шел с нами, да всегда был сам по себе. Когда же кто-то из воинов однажды отделил здоровенный кус от принесенной им туши, Ширра так выразительно на нас посмотрел, что даже дураку стало ясно – есть с рук или унижаться до подбирания еды с чужого стола он никогда не станет.

Кстати, кабанов он нам больше не приносил. Косули, молодые лоси, олени, зайцы, куропатки… все что угодно, кроме диких свиней. Добычу мужчины тут же освежевывали и потрошили, умничка Зита спешно варила или пекла ее на углях, поэтому мяса обычно хватало и на следующий день, позволяя двигаться без длительного перерыва на обед. Лука частенько совал нос в ежедневную возню взрослых и не упускал случая поиграть с массивными рогами. А я… я внимательно следила, чтобы он не подходил к Ширре слишком близко. И каждый вечер обязательно находила себе какое-нибудь занятие, чтобы ни под каким предлогом не притрагиваться к проклятым тушам.

Лех только хмыкал, когда я принималась за его ногу, но больше не возражал против заботы. Рана его с каждым днем выглядела все лучше и лучше, необходимость в эликсире отпала, перевязки со временем стали походить на ежевечерний ритуал, и вскоре мне пришлось крепко задуматься над другим благовидным предлогом, который позволил бы и дальше избегать утомительного общества Ширры.