Воровка

Я наклонилась, чтобы потрепать русую макушку, но он неожиданно вцепился в меня обеими руками и с прерывистым вздохом повис на шее, пряча лицо и тесно прижимаясь щекой. А потом взглянул с таким обожанием, что мне даже неловко стало – я ведь ему совсем чужая. Всем им чужая… да, видно, они так уже не считали.

И это было так странно – чувствовать, что я хоть кому-то нужна.

От этой мысли на душе неожиданно потеплело.

– Лука, ты чего? – тихо спросила я, присев на корточки.

– Я знал, что ты живая, – мальчишка шмыгнул носом и поднял на меня горящий взгляд. – Я знал! Ты просто не можешь умереть!

– Это еще почему?

– Потому что ты танцуешь! – торжественно выдал он и выжидательно на меня посмотрел.

Ну… что тут можно сказать?

Во сне, может быть, и танцую иногда, но разве можно объяснить разницу мелкому сорванцу? И откуда бы ему об этом знать, интересно? Разве что он прекрасно помнит наш ночной разговор и те странные слова, что так поразили меня на пути в лагерь. Ведь тогда он тоже сказал, что я умею танцевать. И мне показалось, что он имел в виду совсем не обычный танец.

Я внимательно глянула в неистово горящие глаза мальчика, и он упрямо сжал губы, чуть ли не с вызовом глядя на меня в ответ. С тревогой, сомнением и такой отчаянной надеждой, что мне снова стало неудобно за свое полнейшее непонимание. Выходит, и правда, помнил. Весь этот странный, непонятный, но удивительно уместный в тот момент разговор. И думается, даже понимал в нем гораздо больше, чем я сама. А отцу с матерью, судя по всему, ни словечка не сказал. Так это надо расценивать? А, малыш?

– Ты не сердишься? – нерешительно уточнил он, вдруг отстранившись и опустив взгляд.

– На что мне сердиться? Разве ты сделал что-то плохое?

Лука быстро покосился по сторонам, взглянул на озадаченные лица родителей и не менее озадаченные физиономии остальных. Заколебался, помялся и наконец тихонько вздохнул:

– Я тебя видел.

Ах вот оно что. Кажется, мое купание не осталось для него тайной за семью печатями? Или же смутила короткая рубашка, о которой в тот вечер я напрочь позабыла? Может, напугали мои голые ноги? Да они же не кривые и не страшные, хотя, говорят, дети в этом возрасте бывают ужасно впечатлительными.

– Я тебя – тоже, – доверительно шепнула я, чтобы сгладить воцарившееся неловкое молчание. – И даже с голыми пятками, представляешь? Но не думаю, что в этом есть какое-то преступление, потому что свои собственные пятки я могу охотно продемонстрировать любому желающему. Веришь?

Лука непонимающе хлопнул ресницами.

– Я танцую когда хочу, и с тем, с кем считаю нужным. И уж поверь, не позволю вмешиваться в это тем, кого видеть не желаю.

Мальчик неожиданно просиял, словно действительно понял мою путаную фразу. И хвала Двуединому, потому что она мне самой была решительно непонятна.

Я погладила вихрастую макушку и, поднявшись, наткнулась на беспокойный взгляд Леха.

– Ну? – Я скептически оглядела его с ног до головы, мысленно отметив, что он все еще мнется, явно не зная, как себя вести. – И это – все, что ты можешь мне сказать? После того, как я страдала от твоих острот, пачкала руки мазью, кормила с ложечки, терпела громкий храп…

– Какой храп?! – на мгновение опешил Лех.

– А разве это был не твой? – демонстративно задумалась я под тихие смешки караванщиков.

– Нет!

– Странно. Но согласись, что за такую заботу меня надо хотя бы обнять после чудесного спасения, а не стоять истуканом, дожидаясь особого приглашения.

Лех изумленно вскинул брови, силясь понять, сколько в сказанном было шуткой, а сколько вполне серьезным, а потом неуверенно кашлянул.

– Ну ты такая недотрога, что я прям даже не знаю, стоит ли.

– Хочешь сказать, что отказываешься пользоваться случаем и отдаешь меня на растерзание остальным?

– Нет, – наконец усмехнулся Лех, быстро подходя и крепко обнимая меня за плечи. – От такого случая грех отказываться. И уж тем более – грех отдавать тебя в чьи-либо руки.

Я мысленно вздохнула, прекрасно понимая все, что он не договорил.

– Ну вот. Сразу видно, что ты выздоровел. Надеюсь, это не сопровождалось бесцельным уничтожением припасов, и я смогу отыскать в этом лагере хоть одну корочку хлеба? А, Лех? Ты ведь еще не все съел?

Брегол вдруг негромко рассмеялся.

– В точку, милая. Честно говоря, у него с детства был преотличный аппетит. А с годами он только растет. И боюсь, если у Леха когда-нибудь будет жена, она замучается кормить такого проглота.

– Какие ужасы вы рассказываете, уважаемый! – притворно отшатнулась я, одновременно выворачиваясь из рук сконфуженного воина. – Это ж сколько придется готовить! А я, к сожалению, вообще этого делать не умею.

– Ничего, научишься.

– Нет, – тяжко вздохнула я, правильно расценив внимательный взгляд многоопытного купца. – Боюсь, это – то единственное, что мне, увы, не под силу.