Воровка фруктов

Хозяйка дома, или кем она тут была, тем временем провела гостью в мансарду и приготовила ей постель. И в этот самый момент, едва прозвучала последняя фраза, да и вообще, воровка фруктов впервые с момента своего прибытия в Курдиманш и появления в доме покойного открыла рот и сказала: «Как знать», а женщина, вместе с которой она как раз натягивала простыню, посмотрела на нее и рассмеялась, она смеялась долго, и лицо ее заметно молодело на глазах. «Да, – сказала она, – никогда не знаешь. И к тому же его действительно звали Ионой. Иона из Курдиманша. Но уж точно не пророк».

Неожиданно женщина развернулась и выскочила из комнаты, поспешив вниз по лестнице, на этаж с покойным; просто оставила стоять воровку фруктов и даже спокойной ночи не пожелала.

Она посидела еще какое-то время возле открытого окна с видом на близкую верхушку холма с колокольней. Погрузившись во внутреннюю тишину, она повторяла про себя название места. Курдиманш, Курдиманш… На столике возле кресла – корзина с яблоками и грушами, явно выросшими не тут, купленными; она не прикоснется к этим фруктам, не говоря уже о том, чтобы съесть. Она выключила прикроватную лампочку. Луна тем временем уже зашла. Теперь на небе действительно мигали звезды, а не огни ночных самолетов; она могла бы, и без помощи и вмешательства отца, назвать большинство видимых из окна северных созвездий, не только Большую Медведицу и Кассиопею. Но ей совершенно не хотелось в этот час выискивать взглядом нужные звезды, чтобы сложить из них по известной схеме картинку, а все не подходящее к картинке исключать; ей хотелось взаимодействовать с целым звездным небом, по крайней мере с той его частью, которую можно было увидеть из окна. И так оно потом и вышло, когда то, что существовало в ее жизни в виде слова, прочитанного, вычитанного где-то, на какой-то миг стало живой реальностью: звезды, они смотрели вниз, они смотрели, в течение одного мгновения, смотрели на нее. И как приветливо они все вместе глядели на нее с высоты!

Она закрыла глаза. Она не ждала, что сетчатка сохранит образ увиденного, и не только потому, что была уже глубокая ночь. Ей не хотелось никаких остаточных изображений. Довольно было того обмена взглядами, когда на ее взгляд отозвалось целое звездное небо, и теперь, после долгого и по временам гнетущего дня в ее сердце – да, сердце – разлился покой. Правильно: она отправилась на поиски матери и завтра с утра продолжит их. И то, что до того ее не слишком тяготило, хотя по временам все же тяготило немного – или, быть может, вовсе не немного? – а в какие-то моменты ненадолго вызывало гнев: что никто со своей стороны не искал ее, лично ее, – это вовсе перестало ее беспокоить.

И все же потом одно остаточное изображение появилось, – оно мерцало и подрагивало за ее слегка прикрытыми веками. Это не было звездным небом, которое она видела за мгновение до того, и не было отражением чего-то, что попалось ей на глаза в течение дня. А может быть, это было нечто такое, что она по своему обыкновению пропустила, не заметила, и что лишь позже проявилось в виде такого остаточного изображения на сетчатке, как это было с «фигурой матери» на прогулочном кораблике «Конец Уазы»? Нет. То, что сейчас показалось, не относилось к разряду незамеченного. Это было нечто, что она никогда и ни за что, ни при каких обстоятельствах, не пропустила бы: письменный текст. Если бы это была какая-нибудь машинописная копия: можно допустить, что и пропустила бы. Написанное печатными буквами: уже труднее представить себе, чтобы она такого не заметила, но полностью исключить нельзя. Но то, что теперь мерцало, подрагивая на экране за опущенными веками, было написано от руки и состояло из соединенных между собою, переходящих без зазоров одна в другую переплетенных букв, и чтобы эта, такая запись, осталась не замеченной ею, «лично мною», подобное исключалось целиком и полностью, и сегодня, и вчера, и во все предшествующие дни.

И тут до нее дошло: судя по тому, как разворачивалась эта рукописная запись, вспыхивая тут и там, она не была остаточным изображением. У этих цепочек строк не существовало предшествующих образов, увиденных где-то во внешнем мире или в мире текущего дня. Эти буквы были не из тех, что возвратились к ней как нечто пропущенное ею при дневном летнем свете. А главное, тут отсутствовал характерный признак остаточного изображения с его перевернутой светотенью: то, что в предшествующем увиденном образе было светлым, обычно превращалось в темное, тогда как темное – высветлялось. Эта же запись не имела ничего общего с текстом, пропечатавшимся на копирке, или с негативом, темные буквы тянулись темной вязью по светлому фону. И кроме того, и это важнее всего: они не были уже написанными, скорее они писались прямо сейчас, в настоящее время, причем без остановки, одним движением, строчка за строчкой, прямо у нее на глазах, нет, за глазами.