Воровка фруктов

Они заняли место вдвоем в уголке кебабной. Дверь, впускавшая уличный грохот, была тут же закрыта, чтобы можно было разговаривать. Вальтер сел для начала за дальний столик, то ли потому, что не хотел мешать, то ли потому, что был расстроен наличием у воровки фруктов, пусть и одной-единственной, знакомой – как будто тем самым нарушилось установленное для нее, которой он вызвался прислуживать, непреложное правило, предписывавшее ей не знать никого, ни одного человека на свете; быть одной, одной-одинешенькой. Теперь же, если смотреть на нее со стороны его стола, получалось, что она всего лишь молодая женщина, похожая на множество других, по выражению лица, по жестам, по всем повадкам, – молодая француженка, какие тысячами ежедневно мелькают в Новом городе перед его скутером. Заметив поданный знак, он сразу переместился за столик к Алексии и, как он считал, ее подруги. Так тесно прижавшись друг к другу могли сидеть только подруги.

Повар кебабной переключил телевизор на спортивный канал, где, теперь совсем без звука, показывали футбольный матч из Африки, Берег Слоновой Кости против Мали. Стадион, занимавший весь экран, казался довольно низеньким, все места заняты, на некоторых сиденьях по двое, и пузырящиеся пестрые одежды, от ветра или от вскакивания, попеременного, то прибрежных жителей, то жителей Мали, обитателей материковой части. А над этим низким африканским стадионом могучее и нежное африканское небо! Вальтер поначалу скорее только делал вид, будто интересуется игрой, чтобы сделаться невидимым для девушек. Но потом он уже не мог оторвать глаз от игры и ярко-синего неба Африки. Слышал ли он при этом хоть что-нибудь из разговора бывших одноклассниц, об этом история воровки фруктов умалчивает. Говорила, кстати, только та, другая, у которой, как казалось прежде, был недобрый взгляд.

Она рассказывала о мужчинах, которые у нее были за шесть-семь лет после окончания лицея. Их было не то чтобы несколько или немного, их было очень много этих мужчин, с которыми она водилась, или, как она выражалась по-французски: «je suis sortie avec…», с которыми она «выходила». Количество мужчин, с которыми она «выходила» за это время, было столь велико, что она давно перестала их считать – или они у нее с самого начала оставались несчитаными. Ни об одном из них она не говорила в отдельности, ни одного не описывала специально, не упоминала ни одной детали. При этом ее голос, в отличие от прежних времен, когда она если и подавала голос, то бубнила что-то оскорбительно беззвучно и безжизненно, теперь звучал так, что в нем отдавалось все, о чем она рассказывала, описывая пережитое с тем или другим. Это был сердечный голос, и ритм, в котором она говорила, был более уверенным, акцент, с которым она преподносила переживание – это были не просто какие-то там переживания, но одно большое переживание, – не имел никакой локальной окраски, а главное, в нем не было той неряшливости и визгливости, свойственной некоторым столичным штучкам. В ее акценте прочитывалась гордость. Ей нечего было стыдиться того несметного количества мужчин, с которыми она «выходила», иначе говоря, у которых она лежала или которые точно так же лежали у нее. Она не испытывала ни капли вины, но буквально сияла от гордости.