Воровская яма

в ужасе подумал он и вновь прислушался. Нет, голосов за окном больше не раздавалось. Слышно было только поскуливание. И вдруг он отчетливо уловил, что эти жалобы имеют какой-то смысл, которого он не понимает.

– Зачем он меня зовет? – соображал Кольцов, не замечая, что стал от волнения покрываться потом. – Неужели пес стал отличать меня от других и хочет мне что-то сказать? – с некоторым чувством превосходства решил он, но тотчас спохватился: – А может, это я сам с собой разговариваю? Неужели крыша поехала? – с тревогой заключил он и, повернувшись на левый бок, судорожно накрыл голову подушкой, чтобы не слышать щенячьи серенады.

А Умка продолжал заливаться соловьем, пытаясь растормошить симпатичного его сердцу Моржика.

– Друг называется, – причитал Умка. – То сюси-муси, а когда оди-ноко и хо-лодно, даже подушкой закрываешься от собачьего приятеля. Не-хо-ро-шо, Моржик!

Последние слова про Моржика Кольцову показалось, что он расслышал.

– Ну и пес, – удивлялся он, – совсем на «ты» перешел!

Он лег на спину и принялся оценивать возникшую ситуацию.

В памяти Кольцова смутно всплывали увлекавшие его в молодости книги физиолога Павлова о филогенетическом изучении условных рефлексов у собак. Потом он принялся вспоминать все, что знал о тонком мире, где, по утверждениям ученых, есть неизученная форма сигналов, похожая на передачу мыслей на расстояние. Все эти идеи долго еще бродили в его сознании, пока он не заснул.

* * *

В собачьем вольере Умка жил не один, а вместе с мамой Альмой и старшим братом Боем. Здесь же у мамы Альмы родилось пятеро щенят.

Именно из этого последнего помета и был наш герой. Вскоре троих щенков разобрали по домам, и теперь у Умки осталась только сестренка – веселая пестренькая Нелька.

Умка был белым, разлапистым и пушистым, с ушами в разные стороны. Одно ухо, как челка, нависало на лоб, другое – заваливалось набок.

Поэт Устоев, из тех, кто по интеллигентской привычке каждое утро ходил в магазин мимо собачьего вольера, по этому поводу заметил: «На голове Умки запечатлена драматургия. Его уши живут в двух действиях. Одно ухо жизнь принимает, другое – знать ее не хочет». Судя по этому замечанию, можно догадаться, что сожители по отдыху и труду в ДТС были людьми наблюдательными и искренне сочувствовали братьям нашим меньшим, видя их тощее прозябание. Когда за ужином толстый чоповец по кличке Крахмал проносил мимо отдыхающих, пластмассовое ведро из-под майонеза, до краев наполненное бурдой предназначавшейся собакам, раздавался общий вздох, и у многих насельцев щемило сердце. Через пластмассу, особенно когда в рационе был свекольник, содержимое в ведре походило на сцеженную кровь. В эти минуты жильцы переставали есть и с ужасом смотрели на проносимый собачий ужин. Всем казалось, что на кухне помимо приготовления не всегда качественной еды есть еще и живодерня. Столовка хоть и была с известными традициями, но с годами из-за нехватки средств снизила уровень. В связи с этим отдыхающие нередко хватались за животы, бегали к врачу, прозванному почему-то доктором Айболитом и лечившему больных в таких случаях сухарями. Готовил он их в большом количестве. Метод его был прост: благодушие – и старый принцип «не навреди».

Видя, что собак кормят отходами и что они нуждаются в дополнительном питании, жильцы незаметно их подкармливали. Одна армянка – поэтесса даже носила минеральную воду, но чоповцы собакам ее не давали, выпивали сами.

В эту общую массу собачьих благодетелей попал и Кольцов. В столовой он экономил на мясе. На всякий случай пустил слух, что стал вегетарианцем. Надо заметить, что ДТС отличался от других заведений невероятной осведомленностью о каждом. Вскоре Кольцова окрестили Вегетосом и главным собачником.

Вот почему, когда случилась беда, все вспомнили о Кольцове.

Сообщение о болезни Умки пришло от cтарушки-обаяшки, врача по профессии, которая, кстати, неизвестно с какого бока оказалась в ДТС.

Еще за завтраком она соседям по столу объявила:

– Умка заболел. Пока не знаю, чумка это или нет, но то, что это заразное, даю голову на отсечение, – нарушая застольный этикет, громко заявила врачиха.

– Поди, съел что-то недопустимое. Кормят их сами знаете как! – поддержала соседку по столу актриса из Театра киноактера.

Новость быстро распространилась. Все сделали вид, что сочувствуют, высказали знания по всевозможным собачьим недугам, но на самом деле тотчас от Умки отреклись.

– Игрушка хороша здоровой, а не хворой, – обреченно заявил писатель Большов из 32 номера. Действительно, никто в это утро не пошел на прогулку мимо вольера. К тому же просочился слух, что дирекция проморгала не только чумку, но и кое-что пострашнее – мутировавший вирус свиного гриппа. Это перепугало всех окончательно, и тогда по негласному сговору все решили, что заниматься больной собакой дело не отдыхающих, а директора ДТС. О директоре разговор пойдет позже, сейчас же скажем только одно: директор в свободное от работы время пел тенором, и его за глаза одни называли «солистом», другие короче и определеннее – «Лемешев».