Воровская яма

– Да-да, кореец. Он такой же кореец, как я китаец. Надо быстрее, товарищ писатель, а то будет поздно. Он сам на себя не похож, – торопливо говорил младший.

– Хорошо, вы следите за Нелькой, а Умку я беру на себя.

Кольцов вытащил мобильный и набрал телефон Галины Викторовны – главного администратора ДТС, которая тотчас сообщила:

– О собачьей поликлинике знает уборщица Татьяна, она в данный момент чистит второй этаж. Сейчас я ее мобилизую.

Кольцов пожал руки братьям и ринулся в старый корпус. При входе он увидел издателя Зелинского, который громким баритоном разговаривал с находящимся на втором этаже поэтом Устоевым.

Зелинский, шепелявя и брызгая слюной, взывал к совести Устоева и просил его покончить жизнь красиво – броситься со второго этажа к его ногам. Оба от нахлынувших чувств и остроумия радовались, как дети. При этом фамилию Устоев Зелинский произносил в два приема: «Уста – ев», а когда был в ударе, то «наш – Устаевский».

Взволнованный до крайности Кольцов под их взглядами промчался в дежурку и, получив из рук уборщицы адрес поликлиники и предусмотрительно заготовленную сумку для транспортировки щенка, ринулся к главному входу, рядом с которым стояла кирпичная сторожка, а чуть дальше было шоссе. Вызванные охранники зашли в вольер, засунули Умку в сумку и, передав перепуганного щенка Кольцову, ушли восвояси. Вспомнив, что в поликлинике придется платить, Кольцов нащупал в кармане деньги и вышел на дорогу. Умка, высунув голову, внимательно изучал его. Глаза щенка были напряженными и несчастными.

– Ну что, скажи хоть что-нибудь? – тихо шепнул Кольцов, надеясь, что по старой памяти Умка разговорится. Не тут-то было, Умка обиженно отвернулся и затих. Кольцов, стоя на обочине дороги, старался остановить хоть какую-нибудь машину. Но все пролетали мимо, не обращая внимания на странного человека, отчаянно машущего водителям. Прошло минут пятнадцать – никто не останавливался. На секунду он отвлекся на рейсовый автобус, и в этот момент неожиданно прямо перед Кольцовым возникло черное «ауди». В глубине приветливо улыбался издатель Зелинский.

– Куда? – поставленным голосом воззвал Зелинский, жестом приглашая в машину.

– Не садись к нему, Моржик, – вдруг расслышал Кольцов чей-то голос. – Он тебя подведет. И потом, из машины несет кошачьим запахом, это его кота мы гоняем с мамой и братом по вечерам.

«Неужели опять глюки?» – мелькнуло в голове Кольцова. Он опустил глаза, внимательно посмотрел на свернутый белый комочек, и вдруг что-то его остановило.

«Господи, чертовщина какая-то, – лихорадочно думал он. – Ну и собака! На краю смерти, а ехать с Зелинским отказывается».

Но, решив, что ему виднее, Кольцов прижал к себе сумку с собакой и сел на заднее сидение. Резкий кошачий запах дохнул на него, но он не подал виду.

– Куда вам? – спросил Зелинский и прибавил скорость.

– Да вот щенка надо в поликлинику.

– В Ново-Спасское?

– Да, туда.

– Адрес есть?

Кольцов назвал.

Зелинский нажал на газ и, кинув взгляд на сумку с собакой, спросил:

– Порода?

– Пока не знаю. Возможно, качественная смесь.

– Ишь ты, как дворняжку стали называть.

Кольцов хотел обидеться, но Умка тотчас вмешался, и волей-неволей Кольцов стал повторять, как заученный урок:

– Я далеко не дворняжка, – напористо говорил Кольцов. – Моя мать чистая алабайка. Ее отец за свою жизнь в туркменских степях сорок волков загрыз, а мой отец швейцарская овчарка – самая красивая собака в псовой иерархии.

Зелинский повернулся и с удивлением заметил:

– Что это вы от первого лица стали выступать? «Моя мать алабайка»… Дворняжка ваша, с позволения сказать, «алабайка», – прошепелявил на все «эс» в своей тираде Зелинский и остановился у переезда. Он развернулся к Кольцову, глаза его вспыхнули, и он темпераментно продолжил:

– Я вас давно выделил, дорогой Кольцов.

– Это каким образом? Мы с вами даже не встречались.

– Нет, однажды в столовой я слышал ваш разговор с моим близким другом Насоновым. Говорил, конечно, больше он. Вернее, он говорил, а вы слушали. Между прочим, надо знать, когда он заводится и произносит монологи о себе, любимом, слова вставить нельзя. Я его сбиваю только тем, что прошу почитать стихи. Он начинает спьяну читать, через две строчки забывает, и вот тут можно вставить слово. Так вот, именно таким способом вам удалось его остановить и рассказать эту закулисную историю про Сталина и Ленина в 37 году.

Кольцов вспомнил, что действительно был такой разговор, и удивился, что Зелинский это запомнил.

– Я давно к вам приглядываюсь, Александр Александрович. Я ведь читал все, что вы написали.

– Правда? И даже «Грехи наши тяжкие»? – с надеждой спросил Кольцов.

– Нет, это я еще не читал, но мне обещали достать.

– Да я вам подарю, – расплылся от счастья Кольцов.

– Говорят, первоклассная вещь.

– Не уверен. Правда, выдвинули на премию, – не без гордости заметил Кольцов.

Переезд открылся, и машина тронулась.

– А хотите, – вполоборота заговорил Зелинский, – я дам команду и вам найдут первоклассного дога или, на худой конец, шотландскую овчарку? Песик ваш, скорее всего, не жилец.

Тут уж Кольцов и без Умки выступил.