Воровские истории города С

Протрезвев, бабка начала ухаживать за дедом по-прежнему: до уборной доволакивала, чашку подавала. А по поводу плохо действующей руки и ноги не беспокоилась: не считала это за паралич. И врача не вызывала: зачем? На дедке и так, словно на собаке, все заживает. А чтобы его врачу показать, надо ему хотя бы сраную жопу для начала замыть, а затолкать полуподвижного, закостенелого и упрямого мужика в ванну было проблемой. Он соглашался на это очень редко, мылся сам, не допуская бабку, а как уж он там помоется? Тяп-ляп да и все. Вот когда удастся его помыть, тогда и врача можно будет вызвать. А это, считай, недели две на уговоры уйдет; да и не любит Николай врачей, не позволяет их вызывать. Что ты с упрямым Дедом сделаешь!

Так — как ни в чем не бывало — бабушка Шура и продолжала жить, пока старшая дочь Настасья о недомогании отца не узнала и «скорую» ему на дом не вызвала. Пришлось деду Коле немытым врача принимать. И когда дочь с него стащила верхнюю рубаху, месячный запас перхоти так и посыпался со старика. Дед в чем ходил, в том и спал; мылся редко, а шелушился изрядно.

Но перед врачом он продолжал хорохориться — бодро встал: дескать, я совсем здоров, чего это вы приехали? Врач, издалека осмотрев его, запретил старику даже двигаться: нельзя. Хотя диагноз так и не поставил, пробурчав что-то себе под нос: ему-то, может, и было все понятно.

Но как же деду не двигаться! Дед Коля не такой. И он двигался куда хотел, пока мог. А через неделю совсем слег. Он лежал на раздвинутом по такому случаю широком диване, часто дрыгал почему-то правой ногой и вспоминал свою жизнь, начиная с детства. То, как, еще пацаном, придавил в деревне трактором девушку, и она стала от этого инвалидом. Видимо, сейчас он ее жалел. Рассказал об этом дочери — покаяться решил, что ли? И захотел вдруг написать книгу о своей богатой событиями жизни. Только поздненько уж спохватился…

* * *

Младшая дочь деда Николая, Клавдия, собиралась в это время уезжать в Пермь: задумала увезти детей к мужу. Не на летний отдых, потому что был лишь апрель и ребята учились, а насовсем.

Два года назад она сбежала из Перми, куда они с мужем ездили счастья искать, в родной город. У нее здесь оставалась хоть и плохенькая, но квартира. Думала, что муж, любя, рванет вслед за ней. (Она им помыкала всю жизнь — думала, во всяком случае, что помыкала). Но на этот раз просчиталась. Муж и не подумал последовать за благоверной, но решил, что руки у него теперь совсем развязаны. Может, даже Богу свечку поставил за такой подарок жены. Старшего сына он к осени благополучно отослал к Клавдии вместе с машиной, которая привезла мебель и прочий скарб. А младшего — к бабушке, своей матери, в Челябинск. И, пообещав Клавдии на старшего платить алименты, занялся устройством личной жизни.

Клавдия месяц-другой исправно получала деньги, но ее душила жаба: казалось ей, что Сечкин высылает своей матери денег гораздо больше, чем ей, оправдывая это содержанием младшего сына. А она хотела получать все. Так что месяца через два она собралась и рванула в Челябинск, где выкрала у бабки парнишку: боялась, что его так просто не отдадут. Но бабка в погоню не кинулась — так была ошарашена.

Только расчеты Клавдии на деньги не оправдались: перестал Сечкин крупные суммы, о которых они условились, ей высылать. У него в Перми уже своя жизнь налаживалась: он успел жениться, у него родилась малютка-дочка… Новая семья тоже средств требовала.

И тогда Клавдия решила от детей избавиться: не хочешь платить — корми-ка их сам, дорогой! На уговоры старшей сестры не бросаться так легко детьми, с твердой уверенностью заявила: «Да ты мне завидуешь! Тебе своих просто некуда сплавить, а то бы давно избавилась!» Настасья отшатнулась, ушла домой в слезах. В последний момент перед отъездом Клавдия позвонила Сечкину: встречай, еду, везу детей. Не встретишь — оставлю их на вокзале. И повезла. Судьба детей, не приносящих ей дохода, ее не волновала. То, как они сами воспримут ее поступок, — тоже.