Воровские истории города С

Деду о том, что его внуков отправили на воспитание к отцу и он их больше не увидит, ничего, чтобы не волновать его, бабка не сказала: он и так пластом лежал, а в ребятах по-стариковски души не чаял. Как сама она к поступку дочери отнеслась, Настасье было не ясно. Видимо, поддерживала, раз своих внуков так легко в чужие края отправила. Настасью такое поведение матери удивило: раньше бы она, как раненый зверь, вступила бы в борьбу до победы против такой бесчеловечности. Но сейчас, видно, безденежье и ее доконало: ведь заботы о внуках ложились, в основном, на ее плечи. А пенсия ее, по сравнению с доперестроечными временами, была смехотворна. Если раньше на всю свою пенсию бабка могла купить три-четыре пары кожаных туфель, то сейчас — только одну. Потому она ее и не покупала. А вот спирт — всегда пожалуйста: он стоил чуть ли не дешевле хлеба. Кто их, стариков, обокрал под конец жизни и споил — она не понимала. Виновных рядом не было, а жить как-то все равно надо. Потому бабка сама донашивала все то, что было приобретено еще в советские времена. А детишкам-то ведь надо все по новым ценам покупать. Так что она, скорее, поддерживала идею Клавдии избавиться от детей, чем порицала. И вообще, она младшей своей дочери доверяла полностью: говорить убедительно та умела, регулярно давая матери понять, что та пожизненно перед ней виновата. И мать всю жизнь эту какую-то вину перед дочерью заглаживала. Какую? Она не знала. Но комплекс вины искусственно поддерживался и заставлял все время идти на поводу у самых неестественных желаний дочери.

Дед лежал не вставая, но вина просил не переставая: он без него уже не мог и дня. Это ведь из-за неумеренного питья он «без ног» остался: передвигался все хуже и хуже, только держась за косяки и скобы. Клюшка ему не помогала: оторваться от стенки он боялся. Он был крепкий, очень крепкий, хотя был фронтовиком, бывал ранен; а сейчас водкой губил свое здоровье, но уже не осознавал этого и не мог ничего предпринять: он стал рабом спиртного, просто зомби. Вид бутылки только и возвращал его к жизни. Все остальное время он проводил в ожидании появления выпивки и, очень когда-то разборчивый в людях, сейчас был рад каждому, кто ему эту «живительную» влагу принесет. И этот человек имел у него непререкаемый авторитет и был на правах самого близкого друга.

Дед многое теперь путал, но слово «вино» произносил отчетливо. И все время просил его у бабки. Хотя врач строго запретил употреблять деду спиртное, но бабушка Шура считала, что «немножко можно»: нельзя же так сразу у старого человека любимый напиток отбирать — помрет еще, чего доброго! И она тихонечко подпаивала его, разводя ложку спирта в кружке чая. Дед все время и просил у нее «мою кружку», хотя вряд ли мог уже различить вкус вина…

Клавдия, уехав, оставила ключ от своей квартиры матери — чтобы не прерывать торговлю спиртом, которой занималась втихомолку: этот бизнес сейчас, когда спивались все, приносил немалый доход. А бабке того и надо было: обиходив деда, она в тот же день отправилась в квартиру дочери, чтобы распродать хотя бы литр спирта и выручить для дочери деньги, а заодно взять в долг и себе граммов пятьсот (в магазине-то водка стоила в пять раз дороже). Но поскольку она «на радостях» тут же и «приложилась», то большая пластиковая бутылка вдруг выскочила у нее из руки, и целый литр спирта пролился на стол и на пол.

Чтобы поправить такое горе, бабушка вытянула губы трубочкой и начала отсасывать с клеенки, а потом с пола драгоценную жидкость. Ей до смерти жалко было, что такое добро пропадет впустую: все равно за этот литр ей уже придется расплачиваться с дочерью, так уж надо хотя бы слизать с пола то, что не успело растечься!

И так, слизывая с пола неразбавленный спирт, бабушка успела крепко нализаться. Она еще кое-как помнила, что обслужила двоих-троих постучавшихся в дверь ханыг — налила им несколько граммов «шильца», а вот куда подевались ключи от квартиры дочери, когда она собралась домой, понять не могла. Она принялась суматошно искать: дверь-то просто так не захлопывалась; чтобы закрыть, обязательно нужен был ключ. А он — как сквозь землю провалился. Бабушка искала, и от горя все «добавляла» и «добавляла». И когда обыскала все, была уже совсем пьяна. Ключ словно кто украл — нигде его не было, а открытой квартиру ведь не оставишь!

* * *

Дед тем временем, покинутый и оставленный без надзора, не переставая звал бабку. Ему потребно было, чтобы она постоянно находилась рядом с ним или хотя бы откликалась на его зов. Но она не откликалась уже очень давно: вот уж и ночь прошла, и в окошке забрезжило утро. Дед не мог двигаться, но сучил ногами и сумел чуть-чуть развернуться на диване. Теперь он, запрокинув голову назад, мог видеть, как брезжит в окне сине-серый рассвет…