Но дед Коля до новоселья не дожил. Умер тихо, безропотно и неожиданно: через час после того, как бабушка Шура, покормив его, ушла домой…
В их семье это была первая смерть. Родственники умирали довольно часто, но чтобы муж, отец… Бабушка Шура, хоть и была, казалось, к этому готова, но совершенно потеряла голову. Сорок семь лет вместе… Она ничего не соображала и только ходила следом за старшей дочерью по всем похоронным инстанциям да механически подписывала бумаги. Не забывала и горе заливать. А младшая дочь в это время тоже занималась кипучей деятельностью: вычищала родительскую квартиру от вещей отца, чтобы они не напоминали о покойнике. Все: от старых носков и штанов до шапок, шляп и зимнего пальто — было ею вынесено на помойку. Вещи тут же расхватали прохожие. Вернувшаяся из очередного учреждения бабушка Шура успела вытащить из мусорного бака только парадное пальто деда, с каракулевым воротником. Но на ругань с дочерью у нее не хватило сил. Да и что можно было сказать? Ведь та чистила квартиру для себя.
После похорон отца, на которые Клавдия не сочла нужным явиться, она поторопила мать с оформлением квартиры в собственность и завещания. И как только завещание в ее пользу было составлено, тут же перевезла мать в свою большую, сырую и темную квартиру, а сама обосновалась и зажила припеваючи в родительской.
Настасья узнала о сделке сестры и матери лишь после их переезда. И коварство сестры, и бездушие матери по отношению к ней больно ударили: а она, значит, третий лишний; ни родней, значит, ни дочерью уже не является? Тайный сговор самых близких людей неприятно открыл ей глаза. Значит, мать лишь прикидывалась перед ней матерью? Значит, лишь кое-как терпела ее? А сестрица видела в ней врага № 1 — соперницу на владение имуществом? И сейчас радуется, что так удачно обштопала сестру?
Настасье показалось, что в этот черный день она потеряла обеих — и сестру, и мать. Особенно убивал их «блок» против нее и то, что все делалось скрытно… С ней обсуждать завещание ни до ни после «родня» не имела никакого желания, и Настасья оскорбленно отступилась.
…Кончилось лето, наступила осень с ее дождями, и бабушка Шура стала вкушать все прелести своего нового жилья. Отопления долго не давали, и в квартире она сидела в пальто, платке и валенках и боялась даже нагреть себе чаю, так как газ в этом доме был привозной и очень дорогой. Она не могла обогреваться электропечкой, что Клавдия делала не раздумывая, потому что экономила электроэнергию. Потом, когда наконец дали отопление, начали лопаться труба за трубой, и бабушка Шура жила то без горячей, то без холодной воды. К зиме у нее обрушилась штукатурка с потолков в кухне и в комнате, открылись щели, в которые можно было просунуть руку (стена садилась) и из которых страшно сквозило, и целых три месяца бабушка Шура добивалась в жилконторе ремонта, так как за квартирой числился огромный долг: дочь не платила за жилье уже года два. Со своей пенсии бабка Шура пыталась выплатить хотя бы часть этого долга (она вовсю помогала дочери!), в то время как дочь, живя в благоустроенной квартире матери, платила за жилье и телефон лишь половину стоимости, поскольку бабушка Шура была заслуженным ветераном труда и все еще оставалась прописанной в своей квартире.
Когда в очередной раз бабушке ремонтировали лопнувшую трубу, сантехник уронил ключ и разбил фаянсовый унитаз вместе с бачком. Из-за долга за квартиру унитаз бабушке Шуре, с полным правом, не устанавливали полтора месяца, и все это время она ходила какать на бумажку посреди пола, а потом выносила ее во двор, в мусорный бак. На своем семьдесят первом году жизни бабушке Шуре пришлось все это стоически переносить; впрочем, после разбоя, который власти учинили над народом, — не только над стариками, но и над молодыми, которые поголовно остались без работы и без средств к существованию, она уже ничему не удивлялась. А разбой дочери был вполне оправдан: она не то что купить квартиру, даже за жилищные услуги со своей учительской зарплаты платить не могла. (Чтобы получить квартиру по очереди, как было в советские времена, — об этом уже и мечтать не приходилось). Так не жить же ей в таких нечеловеческих условиях!