Ворожба

Пригласил он девушку в свою хижину, налил какую-то жижу в грязную чашку. А, уважающая старших Настасья, сделала вид, что отпила.

– Пока ворон сидит на окне, ты говоришь о том, за чем пожаловала, – сказал колдун, а на подоконнике и правда сидел и будто бы прислушивался ворон. – Только знай, своих тайн колдовства и бессмертия я не выдаю, а коль будешь любопытствовать и ворону не понравиться то, что ты говоришь, заклюет.

Настасья безразлично глянула на птицу. Знает она пару трюков, как этих тварей заворожить, пригубила вязкую жижу и рассказала о своей просьбе.

– Ты не спрашиваешь, почему я жив, и не спрашиваешь, как спасти мальчонку, – вытянув худощавую, с просвечивающимися жилками шею, сказал колдун. Ворон встрепенулся, будто готов был взлететь. Но колдун успокоил его жестом руки, а потом издал смешок:

– Мне это по духу. Не люблю любопытных проныр и глупых добряков. Стать русалкой – что ж, запросто. В обмен на простую просьбу.

– Всё, что угодно, – сощурила глаза в ответ Настасья.

– Будь осторожна со словами. А все же… ради этого тебе придется забыть о семье, и друзьях, и отречься от всех, кого ты знала.

– Хорошо, – бесстрастно отозвалась девушка. Сейчас для нее имела значение лишь она…

Потушив все свечи в хижине, кроме одной, в изогнутом кованом подсвечнике, колдун поведал девушке о тайне, и она без сомнений согласилась.

Если русалка из сказки отдала даже свой голос за душу, то Настасья в придачу с душой отдаст и все богатства. А то, что просит колдун… что ж, запросто.

Лодка качалась медленно, вторя неспешному морю, а Настасье хотелось, чтобы оно разбушевалось и волной швырнули ее к месту назначения невыносимо смотреть на материнские слезы. Мама машет платочком ей с берега, и, хотя не слышно больше ее плача, но писк чаек будто продолжает его.

Покинула Настасья родные края, распрощалась со всеми близкими, да отправилась на уединенный островок с маяком. Только море и правда начало бушевать, и моряк запротивился – не повезу дальше! Высажу у острова с поселением – дальше как знаешь!

Но повезло Настасье, и мимо проходило военное судно. Сначала ее не хотели пускать (женщина на корабле…), а потом выглянул морячок – ее Лешка. Он уговорил капитана, и вместе с экипажем Настасья скромно встала на борту, дожидаясь уединения на безлюдном острове.

А Лешка все радовался, рассказывал о морских приключениях, обнимал Настасью, а ей его объятия казались тугими веревками виселицы. Где же нежность, где же те добрые чувства, что свели их вместе?

Уговаривал Лешка не ехать Настасью на тот остров. Зачем он ей? Как можно променять радостную человеческую жизнь на отшельничество? Зачем ей это, зачем?

А Настасья все хмурилась, да начала капитану надоедать. И он велел ей убираться. Даже лодку не дал, чтобы девушка добралась до берега пришлось добираться вплавь. А пока плыла, увидела под водой русалочку. Ту самую русалочку, свою. Она радовалась под водой, смеялась, и Настасье тоже на душе легче стало. На берегу русалочка передала Настасье флакон с пенящейся жидкостью.

– Пей, пей, двуногая, – сказала русалка – Страхосвет так хотел.

Русалка уплыла, а Настасья прибыла на остров – всего-то скалы, маяк, да напившийся смотритель. На Настасью легла вся работа. Но труд только помогает: не думается ни о семье, ни о любви, только цель виднеется – покорять подводные глубины. Да не чувствовать больше ничего…

И Настасья залпом выпила все зелье.

На самом деле русалии хвост склизкий, весь в устрицах и водорослях – одним словом, гадкий.

Прорезается чешуя сквозь кожу медленно, разрывая ее и заставляя кровоточить. Бывали такие дни, когда Настасья вставала утром и падала с воем – стопы набухли и потрескались, и каждый шаг – как по битому стеклу.

А ведь следовало продолжать следить за маяком, носить воду, зажигать свет, чистить печь. И главное – каждую ночь – нырять в грот и обновлять подводный алтарь, пока русалки кружат вокруг нее. Это все, в чем заключалось поручение Страхосвета. Такое простое, но все опасалась Настасья, что скрыто за этим нечто нехорошее.

Смотритель ничего не замечал. А Настасья все равно надевала юбку в пол и крытые ботинки. Хотя по вечерам приходилось отмывать их от крови. Ноги все никак не срастались.

Только через месяц мучительного чушуе-прорезания Настасья заподозрила, что что-то не так. Нырнула к алтарю, попросила русалок донести весть до Страхосвета, и на следующую ночь колдун явился к алтарю.

Он ждал eё, окруженный подводными Нимфами, плескающимися в его ногах.

«Верно, зелье – лишь первая ступень, и оно не превратит тебя в русалку, – сказал колдун. Затем он прогнал всех русалок, и когда остались в гроте только они с Настасьей, продолжил. – Добудь для меня русалье ожерелье. Если сможешь сделать это, да русалка не раздерет тебе горло насмерть, тогда стать и тебе русалкой».

Настасья сообразила – ведь она нашла русалье ожерелье в ладони Игната, когда тот чуть не утонул. Оно все еще с ней, спрятано под блузой. Протянула она его колдуну.

Тот благоговейно накрыл жемчужины ладонями, и, едва ли обращая на Настасью внимание, сказал: