Ворожея

Где-то вдалеке - Ярослава слышит это отчетливо - гудят голоса войны. Гремят крупные ядра каменные о такие же стены. Слышны крики. Дым... гарью пахнет даже здесь. Стало быть, дурно все.

Впереди нее открывается широкая стена рудого колеру. И Ярослава разумеет, где находится. Потому как только в Камнеграде камень так красен.

Ворожея испуганно обернулась. Ни души. И только деревья, что наокол, глядят на нее глазами жадными, да слышится тонкая песня откуда-то сверху. Голос нежный, и слова приятные. А вот от напева того словно бы изморозь по коже...

Руки-ветки, тело-сухоцвет...

Ярослава присела к земле близко, да попыталась воззвать к целебне. Глухо, пусто все. И деревья, что стоят кругом нее сухой стеной, выпиты. А песня все громче. И голос все слаще, только... проступает по-за голосом тем вытье волчье. И ворожея разумеет: коль Ворожебник, что звал ее, не поспеет...

Ярослава опечатала снег старым символом, Бережой, да напитала его силой. Встала в центр сияющего знака, и мир разом поменялся. Песнь утихла, а кругом нее стало легче дышать. Словно бы укрылась она от морока. И ждать бы ей долго гостя обещанного, да только подле нее снова зашипело - и воздух заколыхался. Заискрился, заплясал. И в центре того пляса образовалось окно, в котором кто-то тихо позвал:

- Ярослава?

Голос был незнакомым. А еще - мужским. И, знать, принадлежал он Ворожебнику молодому, да только кому?

Яра не знала. Понимала только: чтобы спастись ей из гиблого леса, бежать нужно. А с дитем внутри она замерзнет раньше часу. И, закрыв глаза от страха, она ступила из обережного символа в колышущееся марево портала. А там - снова хлопок и спертый воздух, что заканчивается темнотой узкой горницы, в которой уж не один голос - несколько. И среди голосов тех Ярослава узнает родные...

Тот, что разорвал пространство, оказался силен. Высок, статен, хоть и побит испытанием тяжким. А еще - руд.

Яра отчего-то сразу приметила это, когда оглядывала хозяина узкой горницы. А еще - другое. То, как Свят сторонился его, держа Зарину подле себя, да оберегая ее от взгляда глаз ворожебных. Стало быть, не прост хозяин старой избы, что у околицы Камнеграда.

А вот Крайя, что оказалась подле, была другой словно бы. Задумчивой, печальной. И сколько ни обнимала Ярослава старушку, разумела: у той в помыслах дурное. Только что?

- Силы Гая на исходе, дитя, - голос Крайи тих и слаб, отчего кажется не похожим на самого себя. Или то Ярослава долго не видалась с родичкой? - Нам бы поспеть...

Ворожея кивает старушке, не до конца разумея, как может помочь. А та все говорит. Шепчет. Скоро, рвано. Словно стараясь поспеть. Слова те простыми выходят, понятными. Вот только не согласна с ними Ярослава.

Наузу сплести. Силу заемную отдать, обменяв ту на руну древнюю. Нити прокрасить... как?

Это уж ей, Крайе, решать. Она прокрасит...

Фермуар надеть... кому? Ярослава поймет, как увидит. Выйти только навстречу перевертышу, а уж дальше - сама она найдет. Как?

- По крови, - отвечает тот, что руд. Гай, кажется. - Она уже искала...

Верно, в Море самом. Нашла. И если бы не Дар...

- Дара тоже не станет, - откликается Ворожебник. - Если не поспеем. Ни его, ни кого другого. Только не к богам старым уйдут, но останутся. Татями ночными...

Ярослава слушала Гая, словно бы разумея: она готова попробовать. Вот только нити надобны для наузы, а еще руны. Обряд старый...

Она достала из-под шерстяного платья дощечку белесую, что принесла с собою из Копей Соляных. Протянула Ворожебнику. И тот осторожно взял ее с ладони девкиной. Покрутил перед глазами, сомкнув веки всего на миг, и все так же тихо:

- Путята.

А потом - хлопок. И пространство, что выворачивается воздухом студеным в узкую темную горницу, отчего-то не впускает мальца Нежега. Лишь нитей смоляных клубок. Гай ищет мальчугана, пока не разумеет то, что Ярослава говорит ему:

- Нег не придет. Кровь и огневики...

И, прежде чем пространство снова может вытолкнуть их из старого капища, в него врывается Свят. За ним - Заринка. И только Гай в спину:

- Я до капища самого не проведу, силы на исходе...

Дыра захлопывается разом, оставляя Ярославу глотать горькие слезы.

***

Нарима вглядывалась в лицо Элбарса. Мучнисто-бледное, оно было окроплено адамантовой россыпью пота. И сколько не смахивала степнячка те капли, а замест их появлялись новые.

Скулы заострились, глаза впали. И вот уж Элбарс-хан не похож на себя прежнего. Лишь тень от того, что был раньше.

- Не выдюжит... - голос матери, что заходит в шатер уж в который раз, суров. И слова не мягче: - Бахсы говорят...

Мать об том рассказала ей сразу. Как отрекся он от невесты своей при воинах верных. Да как отдал слово той, другой. Пламенной?

Нарима отвернулась от кровной родички и уперто произнесла:

- В нашем роду слово не забирают. Если предаст... пусть скажет это сам, когда очнется...

Только мать не уходит. Стоит у паласов ценных, среди которых - словно бы восковый слепок, лежит Тигром прозванный. И дальше разговор заводит. Тихо, чтоб никто не прослышал раньше часу, потому как сглазят: