Ворр

Слова не имели смысла, но убаюкали обратно к дреме. Рядом с постелью стояла большая бурая корова. Она покачивалась, комично балансировала на рельсах из мясного холодца, пока под ней сидел доктор и дергал за вымя; в белое эмалевое ведро брызгали струйки шипящего чая. Доктор наполнил дымящейся жидкостью шприц. Та затуманила стекло инструмента, обдавая комнату влажным коровьим паром. Буренка улыбнулась в дымке с самым естественным выражением тихой радости.

* * *

Комнаты второго этажа были убоги; теперь их интерьер стал прост и безупречен. Окружающие улицы и переулки кишели застойной нищетой, голью и представителями всех племен на земле, которые старались выцарапать себе существование за пределами бледного призрака старой городской стены. Идеальное место. Никто никого не знал и не хотел знать. Эти чистые безликие комнаты хранил мельтешащий панцирь.

Квартиру аккуратно разграничили. Спальня и гостиная отошли Жозефине; с длинной открытой комнатой их смыкала кухонька. Из центра комнаты в слепой двор торчало огромное окно. Оно отвечало за освещение, и помещение казалось светлым и просторным, даже когда его заставили мрачными машинами и ящиками. Это была студия и мастерская Мейбриджа; темную комнату пристроили в дальнем конце.

Он уже побывал здесь три раза – сперва для встречи с Галлом и одним из его людей, дабы получить ключи и инструкции, но также – что важнее – получить досье на Жозефину, а также зеркальце и колокольчик.

В следующий визит он руководил доставкой, распаковкой и сбором оборудования. Галл сдержал слово и предусмотрел все; не поскупился на набор дорогих линз и замысловатых латунных трансмиссий ручной работы. Теперь Мейбридж сполна получил, что хотел; теперь до тайны в тени и атмосферы, которые каким-то образом жили и процветали в его фотографиях, только руку протяни. Новый зоопраксископ станет совсем другим зверем, нежели его предшественники.

Третий визит Мейбриджа был сосредоточен на самом деликатном элементе плана: водворении Жозефины. Она прибыла под весенним ливнем с компаньонкой и слугой Галла. Мейбриджа раздражало отсутствие самого хирурга; может ли такой критический момент остаться без надзора его инициатора, особенно в подобном случае? Как выяснилось, может. Слуга объяснил, что компаньонка останется еще где-то на неделю, пока Жозефина «не освоится в новом месте». Он представил ее Мейбриджу, и та сделала книксен, держась скромно, что Мейбридж оценил, но с профессиональной дистанции. У него не было никакого намерения посещать комнаты, когда там проживают две женщины, даже если они знают свое место.

Слуга показал, что комнаты оснащены, все возможные удобства учтены. «Будете как у Христа за пазухой», – дружелюбно молвил он. Мейбридж ответил испепеляющим взором, про себя задаваясь вопросом, неужели Галл набрал весь свой персонал из бывших пациентов. Несносный тип проговорил и все основные детали дома, самой интригующей из которых была маленькая тайная ниша в стене справа от кухонной двери. Внутри висела толстая плоская дубинка из кожи. Ее короткий, но существенный вес объяснялся включением свинца во внутренности.

– На всякий пожарный, сэр – мы все с такими ходим.

– Есть вероятность, что она мне понадобится? – спросил встревоженный Мейбридж, начинавший всерьез сомневаться в предприятии.

– Ни малейшей, сэр. Некоторые из них норовом покруче, но не наша Джози, – она у нас на вес золота.

Тем не менее фотограф решил не терять бдительности. Он всегда будет носить с собой верный карманный револьвер Кольта; кто знает, когда тот понадобится для защиты – как в комнатах, так и вне их?

Начались их первые сеансы неловко. Он нашел ее молчание неестественным, а глаза – нервирующими. Когда бы он ни приходил, комнаты полнились птичьей песнью, словно с великой радостью свиристели десятки ярких и юрких существ. Все резко обрывалось в тот же миг, как она чуяла его присутствие.

Последние три недели она провела в комнатах одна и казалась спокойной и счастливой. Жозефина заваривала ему чай, и Мейбридж молча пил, исподтишка скрадывая на нее взгляды. Его все еще изумляла ее дикарская красота. Он уже видел, как во многих примитивных народностях, которые он посещал и с которыми жил, порою вспыхивало подобное совершенство; в Мексике он фотографировал ацтечку величественной чувственности; помнил еще двух женщин из модоков, чья поразительная внешность осталась с ним надолго после того, как минула их встреча, – наряду с их уравновешенной симметрией, подчеркнутой в широких плоских лицах.