Ворр

Ее визиты в недавнее время стали реже, а вела она себя отстраненно, не проявляя интереса к его расспросам. Уж точно она потеряла аппетит к совокуплению, не имея показать или рассказать ничего нового. Он еще сохранял здоровый интерес к этой теме, но, когда предложил другие способы сношения, она закрепостилась и поскучнела. Не желая повредить своему комфортабельному положению в доме, он решил оставить свои страсти без ответа.

Кроме того, бо́льшую важность приобрела его потребность снова выбраться наружу и исследовать город подробнее. Она рассказывала ему об угрозах, втолковывала, что такая диковина, как он, будет в опасности среди толпы. Рассказала о маленькой цветастой птичке, что жила у нее в детстве. Ее плюмаж был пунцовым с желтым кантом, а голос – изысканным, и часто она ставила ее на окно, чтобы та пела солнцу. Птицы местного происхождения слетались вокруг, чтобы послушать и насладиться великолепной расцветкой. Однажды Гертруда сидела с птичкой, покорной на жердочке пальца, и вела беседу, обращаясь к яркости ее внимания. Она не заметила, что окно слегка приоткрыто, и, когда взметнулась штора, птичка почувствовала воздух и вылетела на свободу. В ужасе Гертруда бросилась к окну и смотрела, как она порхает и вьется скудными тесными кругами. Она звала пташку, и та обернулась в ее сторону; Гертруда видела в ее глазах возбуждение – сразу перед тем, как ее растерзала на клочки та же серая стая, что наблюдала за ней ранее.

Его ждет та же судьба, объясняла Гертруда. Экзотическую самобытность сочтут угрозой, его признают чудовищем. Но он знал, что лучше двуглазых, и уже это доказал. Ей это было невдомек, а время просветить ее еще не пришло.

– Гертруда? – спросил он, пока она работала спиной к нему. – Почему улицы внизу украшают?

– О! – счастливо воскликнула она. – Для карнавала!

– И что такое здесь «карнавал»? – спросил он.

– Ну, каждый год люди устраивают праздник, чтобы возблагодарить лес за его дары. Он длится три дня и три ночи, все бросают работу, и улицы оживляются музыкой, угощениями и танцами. Украшается все, даже собор. Люди наряжаются в костюмы, которые шьют весь год. Дамы и господа мешаются с мещанами и плутами, не зная ранга или статуса друг друга.

– Как это возможно, если все друг друга знают?

– Благодаря маскам! – воскликнула она, захваченная инерцией удовольствия.

– Маскам? – переспросил он.

– Да! Вычурные, таинственные маски всех видов – ангелы и демоны, звери и чудови…

– Чудовища? – медленно промолвил он.

Она вдруг замолкла и не знала, куда спрятать глаза.

– Возможно ли, – гнул он свое, – что в такой оказии «диковина» может спрятать свою странность, что экзотичная птица может скрыть свою красоту и что чудовище будет в безопасности среди множества других чудовищ?

Так и сталось, что чудовище отправилось на бал.

Они замерли в самых воротах дома номер четыре по Кюлер-Бруннен. Из них вышла замечательная пара – в перьях и самоцветах, в масках и платьях, из-под плащей пикантно подмигивали свободные и чувственные шелка.

– Все будет как в сказке, которую ты мне читала, которую ты так любишь? Про часы и цветные комнаты, от которой у меня были кохмары? – спросил он.

– Кошмары, – поправила она. – Да, но не так торжественно. Здесь все куда приземленнее. Все перепьются и будут непристойно себя вести.

– Насколько непристойно? – спросил он опасливо.

– За маской ты можешь быть кем угодно, делать что угодно. Нет виновных, нет невинных; в эти три дня зачинают больше детей, чем за весь год. И через девять месяцев, когда рождаются дети, никто не выискивает семейное сходство.

– И никто не разоблачается?

– Никогда! – сказала она с большей убежденностью, чем в себе чувствовала. Действительно, под защитой новой личины человек ощущал некую свободу, и под маской она уже совершала мелкие преступления и незначительные пакости. Но никогда еще ей не хватало духу вступить в открытый разврат. До сего момента.

Они выглянули в щель и коснулись трамплина своих нервов, готовые взметнуться в вихрящуюся сутолоку грез, галдевшую и толкавшуюся на улицах снаружи. Гвалт был колоссальным. Улицы наводнили шарманщики и дудочники, внося замешательство в огромный паровой орган, игравший от сердца рыночной площади. Фейерверки и пистолетная пальба, трубы и пение, крики и смех.

Внезапно ворота открылись, Гертруда и Измаил пропали. Муттер накрепко запер за ними и сплюнул на мокрую мостовую.

* * *

Кончились мои нежные годы. Неожиданное путешествие заново разожгло давно забытый голод, и я чувствую, как его энергия алчно курсирует по моему телу. Убийца за водой пробудил поджавшуюся реакцию – я чую его кровь, даже на расстоянии. Что за повод мог найти человек, чтобы меня убить, остается тайной. Мои сношения с другими людьми – дела давних лет, а все, что было раньше, стерто. Лишь моя жена хранит воспоминания в своих плоти и влаге, которые живут в луке. Мы найдем убийцу и извлечем из него ответы; мои противники в этом незнакомом и коварном мире не останутся безнаказанными.