Восемь дней Мюлера

- Не скажи, - возразила Лайма. - В ночь длинных ножей Птааг меня от костра уберег.

- Гм, - сказал Мюллер и отхлебнул еще.

- Извини, - сказала Лайма. - Я не то имела в виду, я помню, что от костра меня ты уберег, а что с божьей помощью, так это дело десятое. Я другое имела в виду, что без Птаага... не знаю, как объяснить...

Мюллер не стал говорить ей, что она неправильно поняла его хмыкание. И тем более не стал говорить о давних своих подозрениях, почти забытых, но сегодня снова поднявшихся из небытия. Теперь Мюллер был почти уверен, что если бы не давняя молитва Птаагу, была бы сейчас Лайма по-прежнему замужем за старым графом, и не было бы в империи никаких растаманок, и ночь длинных ножей тоже не состоялась бы, и не пришлось бы Лайму ни от чего спасать. И была бы она теперь не жирная и вечно похмельная корова, а черт его знает, какая она была бы, у них ведь с графом тоже не все ладно было, не зря она о том времени ничего не рассказывает, только изредка прорывается такая подсердечная злоба...

- Да ладно, не бери в голову, в целом все хорошо, - сказала Лайма. - Если Агата не обманет, мы теперь не разоримся. А как думаешь, твоей пенсии хватит, чтобы все налоги самим платить, без арендаторов?

- Ты губы не раскатывай, - посоветовал ей Мюллер. - На Птаага надейся, а сама не плошай, а то получится, как с тем мужиком, который золотую рыбку поймал и давай загадывать желания одно за другим. Нельзя требовать от богов слишком многого. Тебе от них что нужно? Хлеб насущный да избавление от лукавой чертовщины, а остальное приложится. В жизни что главное? Делать что должно, и пусть свершается что суждено. А как конкретно боги превращают что должно в что суждено, и какие боги этим заняты - неведомо и потому несущественно. Это как если, допустим, посадить в ящик кота и положить рядом пузырек с ядом, который либо разобьется, либо не разобьется...

Лайма внезапно расхохоталась, Мюллер аж осекся от неожиданности.

- Что такое? - спросил он.

- Да так, ничего, - ответила Лайма и утерла нос тыльной стороной руки.

В последнее время она все чаще забывала о дворянском воспитании и вела себя как простолюдинка. Временами Мюллер начинало казаться, что не только у него детство прошло среди портовых нищебродов. Похоже, Лайма тоже скрывает какую-то тайну.

- Ты так говоришь, будто в мире нет объективной реальности, - сказала Лайма. - Будто нет иной правды, чем та, что в глазах смотрящего. Это очень забавно - думать, что кот в ящике и жив, и мертв одновременно, а если еще придумать ученую филисофию, чтобы записать бытие кота сакральной формулой, типа, на такую-то долю жив, на такую-то мертв... Но тогда получается, что люди тоже боги. Ты - бог, я - богиня, Анжи - тоже богиня, только маленькая, и даже Жан если еще не бог, то скоро станет. Даже самый последний нищий на базаре - бог! Потому что у каждого человека глаза видят какую-то свою правду, а в твоей системе рассуждений видеть реальность - все равно что порождать ее, а значит, всякий человек - бог.

- Я думал над этим, - сказал Мюллер. - Есть один способ устранить противоречия. Допустим, правда действительно в глазах смотрящего. Но с чего ты взяла, что каждая пара глаз одинаково значима? В детской у нас валяются пупсы с костяными глазками, они похожи на маленьких людей, но они не люди, они имитация. Что, если нищие на базаре - тоже имитация людей, только более правдоподобная?

- А реальны тогда только мы с тобой? - спросила Лайма. - Нет, реальна только я, а ты нет, твой образ мне дан только в ощущениях. Если каждый человек убежден в собственной реальности...

- Не каждый, - перебил ее Мюллер. - Только тот, кто реален по-настоящему, может быть в убежден. А тот, кто на самом деле имитация, ни в чем не убежден, он только имитирует убежденность... гм...

- Тогда нет разницы между реальным человеком и имитацией, - сказала Лайма. - Если нельзя отличить одно от другого...

- Нельзя отличить человеку, - уточнил Мюллер. - Если представить, что боги имеют какой-нибудь априорно заданный безошибочный критерий...

- Но если ты не веришь в реальность, с чего ты взял, что боги существуют? - спросила Лайма. - Если ты убежден только в своем существовании, а все остальное дано только в ощущениях...

- Да, об этом я не подумал, - кивнул Мюллер. - Ладно, неважно, это просто фантазия. Прости, я тебя слишком напрягаю.

- Не надо меня жалеть, - сказала Лайма. - Я еще не совсем пропила мозг. И вовсе я не глупая!

- Конечно, не глупая, - согласился Мюллер.

Допил вино, поставил пустой бокал на столик, обнял и поцеловал жену. Младенец у нее на руках тихо пискнул, дескать, хватит тискаться, дайте поспать.

- Пойду, уложу Жана, - сказала Лайма. - Я тебя люблю.

- И я тебя люблю, - сказал Мюллер, и они поцеловались еще раз.

А потом Лайма пошла укладывать Жана, а Мюллер налил себе еще вина. Он подумал, что они вовремя закончили разговор. Если бы Лайма продолжила свою последнюю мысль, она бы додумалась спросить Мюллера, верит ли он в реальность собственной жены. Хорошо, что она не спросила об этом. Плохо, что когда-нибудь спросит. Но что тут поделаешь...