Восемь лет среди пигмеев

Взошла луна, яркая и большая. Некоторое время дорога петляла в темноте, за одним из поворотов от лунного света она стала похожа на отливающую бронзой ленту. Около девяти часов вечера Пат свернул с дороги на тропинку, которая вилась между стволами огромных деревьев. Повернув вслед за машиной Пата, я увидела щит, прибитый к столбу, который стоял на повороте. Надпись на щите гласила: «Лагерь Патнем. Пища и кров». Здесь это выглядело так же, как иглу[5] эскимоса в Таймс-сквере[6]. Проехав еще километра полтора, Пат резко затормозил. Я едва успела затормозить, чуть не врезавшись в машину Пата. Выйдя из автомобиля, я прошла вперед. Моему взору открылась великолепнейшая из картин, когда-либо виденных мною в Северной Америке или Африке. Рамой служила арка из красных цветов, более крупных, чем бермудская роза. Подойдя к цветочной арке, я обратила внимание, что местные жители соорудили ее, привязав цветы к стеблям пальм. Я подумала о том, как живущие здесь люди любят Пата и как велико было их желание угодить его молодой жене. Далее шла поляна, с одной стороны которой находился невысокий крутой обрыв к реке Эпулу, а с трех других — джунгли. Лагерь был залит ярким рассеянным светом, струившимся сквозь кроны деревьев, и освещавшим строения лагеря. Одно из них — длинное крытое листьями — было, как я догадывалась, госпиталем, другое — большое, беспорядочной архитектуры — служило гостиницей; за ними, ближе к реке, стоял маленький дом с глинобитными стенами и крышей из блестящих зеленых листьев. Позади госпиталя находился загон, окруженный частоколом, сооруженным из стволов молодых пальм. Загон был разделен на секции, в которых содержались животные, пойманные в джунглях. Длинное и сравнительно узкое здание госпиталя было не больше больничной палаты в каком-либо медицинском учреждении крупного города. Небольшое крыльцо вело к входной двери. Это глинобитное и крытое листьями здание было построено очень умело.

Что касается архитектуры гостиницы, то она не отличалась совершенством. Это было одноэтажное, возведенное без всякого плана строение, с двумя боковыми пристройками. Сторона дома, обращенная к реке, имела широкую веранду. В большей половине здания находились столовая и гостиная, меньшая была отведена под спальни. Здание ничем не напоминало отель. Оно скорее походило на одно из тех больших, просторных и прохладных строений, которые встречаются на сахарных плантациях или банановых фермах в тропических странах и в которых живут надсмотрщики. Третье из основных зданий — небольшой дом, построенный аналогичным образом, был окружен низкорослым цветущим кустарником; около дома находился огород. На фоне гигантских деревьев этот дом со своими коричневыми стенами и крышей из блестящих листьев напоминал маленький драгоценный камень в оправе. На меня, художницу, это подействовало благотворно. Обстановка снаружи была идиллической. Однако мне не терпелось войти в мой новый дом.

Много пигмеев собралось в лагере, они кричали и танцевали. Затем окружили нас и почти втолкнули в жилую комнату домика, где в необычном очаге ярко полыхал огонь. Очаг представлял собой огромную каменную плиту с углублением посередине, в нем находились три больших бревна акажу[7], расположенные подобно спицам колеса. В месте, где они соприкасались, весело плясало пламя. Поддерживая огонь, мужчины время от времени сдвигали эти бревна к центру. Этот способ имел то преимущество, что избавлял от трудоемкого процесса пилки и колки дров. Дымохода не было. Дым поднимался от горящих бревен акажу и проходил через отверстие в центре крыши и в щели между листьями, покрывавшими ее. В стене комнаты, обращенной к реке Эпулу, имелось огромное незастекленное окно. Через это казавшееся огромной фреской окно я видела, как бурная река стремительно прокладывала себе дорогу сквозь скалы и камни. За стремниной, на противоположном берегу, тянулись таинственные джунгли. Я обернулась, желая осмотреть комнату, но поняла, что сделать это уже невозможно: пятьдесят или более африканцев, которые считали себя комитетом, организованным для встречи гостей, разместились на стульях и прямо на полу. Все они говорили одновременно, стремясь сообщить Пату о том, что произошло, пока он отсутствовал. В комнате было сущее «вавилонское столпотворение» — крики на кингвана перемежались с возгласами на кибира. Это напомнило мне первый день занятий в школе после летних каникул, когда учитель обычно просил нас рассказать о том, как мы отдыхали.

— Все это необычайно забавно, — сказала я Пату. — Мне совсем не жарко, несмотря на то что сейчас август и мы почти на экваторе. А здесь даже горит огонь.

Пат рассмеялся:

— Это как раз один из сюрпризов. Будут и другие.

Он никогда не говорил ничего более верного.

Наконец мы выпроводили африканцев. Глаза мои слипались. Однако, свалившись в постель, я долго не могла заснуть: слишком сильно было возбуждение. Через открытые окна доносился рокот реки на порогах. Ночные птицы издавали скрипящие звуки на ветвях над головой; джунгли шумели, как обычно.