Восемь лет среди пигмеев

Пат и я были ревностными читателями, но, так как известия в периодических изданиях успевали состариться на несколько месяцев, прежде чем доходили до нас, мы никогда не интересовались порядком номеров при чтении. Часто мы узнавали о новых французских премьерах раньше, чем успевали прочитать о том, что сняты с репертуара шедшие до этого вещи. А однажды мы обнаружили, что известный преступник уже отправлен на электрический стул, прежде чем узнали о совершенном им преступлении. Во время уборки, которая надоела мне до слез, я внезапно услышала голоса множества людей, говоривших на кибира — языке, распространенном в районе Эпулу, которого я, однако, не знала. Выглянув, я увидела около дюжины пигмеев, которые шли к веранде вслед за высокорослым, довольно хорошо одетым негром. По его вежливому приветствию я тотчас узнала в нем бвангвана, или арабизированного негра, вероятно, из деревни, находящейся по ту сторону главной дороги на Ируму. э

За много лет до того, как Стэнли[18] отправился искать Ливингстона[19], арабские торговцы переплыли Красное море и проникли в Конго в поисках слоновой кости. Многие из них поселились в Занзибаре и других пунктах вдоль восточного побережья. Эти арабы сумели, действуя то силой, то убеждением, обратить в ислам многих африканцев. Маленькие городишки Мамбаса и Дар-эс-Салам, расположенные всего лишь в нескольких километрах от лагеря Патнем, имели те же названия, что и крупные города на побережье. Мой посетитель представился, назвав себя Капапелой, и сказал, что он является хозяином пришедших с ним пигмеев. Сильный испуг последних говорил о том, что они жили глубоко в лесу, далеко от главной дороги и редко встречались с белыми людьми. Желая. успокоить пигмеев, я попросила Капапелу сказать им, чтобы они сели. Он что-то произнес на кибира, и все они одновременно сели. Казалось, одно слово хозяина перерезало проволоку, поддерживавшую их в стоячем положении. Просто удивительно, как много их уместилось на диване! Когда я подсчитала, то оказалось, что там смогли усесться семь человек, не стеснив друг друга. Только одной женщине, казалось, было неудобно. Это была беззубая дряхлая старуха с седыми волосами, одетая в маленький передник из тапы. Вокруг шеи у нее была повязана грязная спускавшаяся петлей на грудь голубая тряпка, в которой лежал крохотный ребенок-пигмей. Капапела не сел. Очевидно, стоя ему было легче говорить. Он начал на кингвана (Пат называл этот язык «кухонным суахили»):

— Эта старая женщина держит на руках ребенка своей дочери, которая родила его в деревушке на расстоянии одного дневного перехода отсюда. Неожиданно, без видимых причин, она умерла. У ребенка нет других родственников, кроме старой бабушки, отца, который сидит здесь, и другого ребенка.

Говоря это, он указал на пигмея лет двадцати, сидевшего не поднимая глаз, и на трехлетнего совершенно голого мальчугана, вокруг талии которого был повязан своеобразный пояс из ракушек каури. Ухватившись за колено отца, он дрожал как осиновый лист.

— В течение двух дней они кормили маленького банановым соком, — продолжал Капапела. — Мы шли все утро под палящим солнцем, чтобы просить помощи у хозяина. Он послал нас к вам, Мадами.

Я сказала членам осиротевшей пигмейской семьи что-то вежливое — одну из тех пустых фраз, которые мы произносим, желая соблюсти приличия, когда узнаем о смерти незнакомого нам человека. Затем взглянула на ребенка, которому было два дня от роду. Он был очарователен: светло-шоколадного цвета, толстенький, несмотря на голодную диету, с безупречными маленькими ручонками и ножками. Он спал. Во всяком случае, подумала я, ничто его не беспокоит. Отец сидел на краю бамбукового дивана, ухватившись за него руками, словно он плыл в каноэ по бурному морю. Я взяла ребенка на руки, чтобы полюбоваться его миниатюрными совершенными формами. Трехлетний мальчуган следил за моими движениями с таким выражением, словно думал, что я собираюсь съесть его брата. Остальные пигмеи рассматривали внутреннее убранство дома, с любопытством изучая танцевальные маски, отравленные стрелы, статуэтки и другие вещи, которые я купила по пути в Конго. Я отдала ребенка бабушке, но она, с мольбой взглянув на Капапелу, снова положила ребенка мне на руки. Сердце мое совершило несколько огромных прыжков и по меньшей мере один иммельман[20]. «Что такое, — подумала я, — неужели сверх всего прочего я должна еще заботиться о ребенке-пигмее?» Страх мой, должно быть, ясно выразился на моем лице, так как Капапела быстро отчеканил:

— Бвана сказал, чтобы мы отдали его вам.

Я хотела ответить: «Тогда пусть он сам и заботится о ребенке!», однако промолчала.

Все, чего я не знала о грудных детях, можно было бы изложить по меньшей мере в двадцати восьми томах. Помню, когда родилась моя племянница, я смотрела на нее в нью-йоркской больнице через стеклянную перегородку, откуда медицинская сестра в безупречно белом халате показывала мне ее, снисходительно улыбаясь.