Восемь с половиной часов

Таня всё бушевала, оттягивая Вадику руку:

– Ты обманул меня! Как ты мог!? Немедленно пошли к машине!

– Ну какое имеют значение какие-то небылицы? Не всё ли равно? Ну, что изменилось от этого? Я не сказал про какие-то пустяки!

– Это не пустяки – если здесь проводили опыты! Кстати, с кем? С людьми? Выкладывай уж теперь всё!

– Да нечего больше выкладывать! Тебя раздражает лишь то, что ты не всё знала. Это гордость называется, и больше ничего. Нашла крохотную причину, и теперь раздуваешь ёё, пытаясь меня переубедить, это всегда было в твоём духе!

– А в твоём духе всегда оставаться глухим к мыслям здравомыслящих людей! Ты никогда меня не слушаешь!

– А что, должен? И кого ты здесь называешь здравомыслящим человеком? Уж не себя ли, готовую при малейшей опасности сбежать?

Эти слова Таню крайне обидели.

– Да?! С каких это пор осторожность не является признаком здравомыслия?

– Если бы все такими осторожными были… – Вадик не договорил, почувствовав укол в левый бок. И почти в то же мгновение картинка перед глазами расплылась, мышцы одолела слабость…

Увлечённый спором, он не заметил, как старик, проходя мимо него якобы к двери, держал в руке небольшой шприц и воспользовавшись случаем применил его. Теперь Вадик, содрогаясь, лежал на полу, а старик устремил полный ярости взор на Таню. От злости он, по-видимому, сжал челюсти так, что нижняя губа уже вот-вот наползла бы на верхнюю. Все сухожилья на его лице выступили, кожа между ними провалилась, словно лицо состояло из одних только контурных линий, а пространство между ними забыли заполнить. С воплями Таня ринулась назад к двери. Выбежав в прихожую с криками «Тёма!», она хотела было побежать в его комнату, но старик с удивительной прыткостью тоже очутился здесь, и Таня металась, не зная, куда податься – к Тёме или в чёрный проем лестницы.

– Не кричи, дорогая, Тёма тебя ужё не слышит.

– Что ты с ним сделал? И что с Вадиком?!

– Ты задаёшь слишком много вопросов! – Рявкнул старик, опуская левую руку в карман пиджака и продолжая медленно надвигаться на Таню.

– Не подходи ко мне! – Прохрипела та, отступая всё дальше в угол как раз между входами в приёмную и на лестницу, пока наконец не ощутила сзади шершавую стену.

– Что ты, мне и не нужно! – С усмешкой ответил старик и извлёк из кармана открытую колбу с какой-то жидкостью. – А с тобой оказалось больше проблем, чем я предполагал. Экая ты несговорчивая. Что ж, мне такие пригодятся. – на вытянутой руке он описал колбой круг в пространстве.

Таня ощутила резкий горько-сладкий запах, нельзя сказать, что неприятный, возможно, отдалённо напоминающий одуванчик, но голова тут же закружилась, в мышцах появилась слабость, стало не хватать воздуха. Свет из приёмной падал на лицо старику, и она видела в глубине его глазниц только отблески, а он сам, в тёмной одежде с протянутой рукой, напомнил ей смерть, не хватало разве что капюшона. Проём лестницы стал расплываться, но Таня предприняла всё же попытку к бегству – собрав последние силы, подалась вперёд к лестнице, но обмякшие ноги отказались подниматься, и она, зацепившись ими о порожек перед первой ступенькой, с грохотом и криком полетела вниз. Когда все звуки стихли, старик, недовольно вздохнув, пробормотал под нос: «Ну и дура… Только ломаных мне не хватало». Убрав колбу с веществом, он стал медленно спускаться.

Тёма и правда ничего не слышал. Вряд ли можно сказать, что он вообще прибывал в этой реальности.