Восемнадцатый

Этьен подходил с подобными предложениями уже шестой раз, неизменно находя повод отложить самый главный и самый бессмысленный расчет экспедиции Б-32. “Модель колонии нужна для стратегических решений, но пока Ковчег не найден, ни о каком долгосрочном планировании не может идти и речи”. Началась четвертая неделя с момента спуска на планету. Там, внизу, команда Вернона завершила сбор данных и теперь обшаривала наиболее перспективные, судя по градиентам распространения видов, районы в поисках капсул терраформирования. В рационе колонистов появились первые свежие овощи, в основном редис и зеленые листья. Благодаря Медной Горе они завершили подготовку всего оборудования, необходимого для деактивации Ковчега, и начали собирать два новых энергоблока… Арчи организовал экскурсии по орбите, с посещением всех четырех лун и зрелищным рассветом. Аттракцион пользовался спросом. Отто Спаррман привез с базы на поверхности контейнер брикетов со странным желе, и начал его разводить. В живом состоянии серое и даже полупрозрачное, после температурной обработки оно становилось похожим на нечто среднее между мидиями и кальмарами. Отто утверждал, что это колония деградировавших брюхоногих моллюсков, содержал своих питомцев в пластиковых контейнерах, не особо заботясь о каких-то специальных условиях, и кормил их фитоорганикой, в основном хлореллой. Шутил, что если и придется возвращаться, то уже не с пустыми руками: неприхотливый саморазмножающийся белок животного происхождения совершит прорыв в агрономии космических перелетов.

Всё это было невероятно далеко от того изначального плана, к которому они готовились всего два года назад, а между тем угроза Ковчега становилась всё привычнее и эфемернее. “Что мы будем делать, если команда наших вейверов не справится? Хватит ли мне авторитета убедить остальных вернуться в Метрополию? Хватит ли мне силы воли отказаться от нашей общей мечты?” Мир был честен с собой. Нет, не хватит. Снова и снова откладывая пересчет модели колонии, он в уме про себя составлял план оптимизации, который нивелирует потерянное время. А может, он найдет совершенно новый подход… Семенов на несколько раз пересмотрел материалы по гравитационным аномалиям, даже записи Аделаира, самые жуткие, потому что в них фигурировали люди, которых он знал лично, но всё это было похоже на странноватый фильм ужасов с не слишком пугающей картинкой на экране, без нагнетающей музыки и закрученного сюжета. Убедить себя, что это хроника реальных событий, которая теперь может повториться здесь, на Вудвейле, казалось невозможным. Даже присланные биологами неделю назад дополнительные данные по специфике сформировавшейся на планете экосистемы не повлияли на отношение Владимира к ситуации. ”У меня нет твоей паранойи, Вер. Я не боюсь гравитационной аномалии. Умом я понимаю, что у меня нет права на такой риск, но поверить и принять это я не могу”.

Встающее двойное солнце наложилось на отражение Владимира в панорамном окне, и на секунду ему показалось, что он смотрит в желтые глаза своего друга. “Ты же справишься, Вер?”

Семенов зажмурился, прогоняя острое ощущение собственного бессилия.

* * *

Вудвейл, 2550-06-29 07:40

― Что это?

– Твои сегодняшние таблетки.

– Где ровазин?

– Он тебе сегодня не нужен.

– С чего вдруг?! Давай капсулу, док! Мне пора вылетать.

– Ты сегодня никуда не летишь, Якоб. У тебя больничный.

– С чего вдруг?! ― Якоб недовольно дернул уголком рта. ― Кончай дурить, мне работать надо.

– Ямакава за тебя слетает. Мне надо сделать несколько анализов.

– Какого хрена?! ― внезапно взорвался вейвер. ― Он что, хочет всю славу себе заграбастать?! В первую неделю ни разу из своего контейнера выбраться не соизволил, а теперь, когда у нас есть карта градиентов, вылетает всё чаще и чаще!

Доктор Оливо чуть прищурил глаза. На лицо первичные симптомы эмоциональной деградации. Больше этому пациенту ровазин давать нельзя.

Якоб Громов, коротко стриженный под машинку, кареглазый, с широкими, выразительными бровями, которые всегда добавляли его лицу какой-то театральной гротескности. Доброволец. Пилот высшей категории. Тридцатый на Нью-Церере, одиннадцатый сейчас… В день, когда умер Альберт, Якоб находился в камере ускоренной регенерации, и только трое из всей экспедиции знали, что Оливо выпустил его на два с половиной дня позже, чем требовалось. Не было ни приказа, ни просьбы, лишь тяжелый взгляд Джамиля, случайно встреченного в темном коридоре, красноречивее любого ультиматума говорящий, что для здоровья Громова полезнее будет переждать бунт в медотсеке.

Якоб боготворил Альберта. Он полагал, что достижения экспедиции на Аделаире ― едва ли не единоличная заслуга его кумира. Громов совершенно не понимал, почему его герой тратил практически все свое время на общение с выведенными, этими неполноценными, ненастоящими людьми. Больше всего фаната раздражала дружба Альберта с Ямакавой. Это была самая настоящая ревность, и если бы у Громова была возможность принять участие в бунте, на совести Ал-Каласади был бы пятый труп.