Вошь на гребешке (СИ)

  Старик удалился, шаркая, кряхтя и тараторя все быстрее и громче. Вдали еще рычали машины, а он уже вроде бы забыл об их существовании. Черна хмыкнула и оглянулась. Настоятель замер на пороге и был он куда ближе к тому представлению, какое в Нитле соответствует человеку плоскости: он сомневался, он взвешивал на одних весах - правду, силу и пользу, словно их возможно сравнивать.

  - Серые вернутся скоро, но без угроз, - тихо сказала Черна. - Придет важный человек. Очень важный. Я скажу, что ему передать. Больше не будет вреда этому месту. Обещаю. Прошу дать знать Игнатию, что я пошла... домой.

  Настоятель кивнул, не найдя годных слов и плохо понимая происходящее. Черна усмехнулась, оглядела двор и зашагала к лестнице на стену. Ей что-то крикнули вслед, охнули - но воительница уже падала через парапет, в петли корней и упругие ветви леса. Она знала, что старик придет нескоро. Можно отдохнуть и обдумать вечер, новые обстоятельства и планы. А заодно дать время Игнатию для того же.

  До пещеры Черна добралась быстро, спина не ощущала слежки. Гонец, вероятно, давно отправился в обратный путь, утомившись ждать в неизвестности: его шаги слышались еще в пути к пещерке, на тропе под самыми стенами замка. Черна легла, прикрыла глаза и задремала, во сне восстанавливая события вечера и соединяя в нечто связное обрывки воспоминаний о пребывании в спайке.

  Бой с Руннаром не давал ни единого повода гордиться собой. Сегодняшний бой в плоскости был тем более неприятен. Спонтанное вмешательство, необдуманное решение и риск для многих людей, постоянная защита которых ей, не здешней, непосильна. Между тем, охота началась. Она будет искать шааса. В то же время сама она - явный враг для шааса и всех, кто явился в плоскость из исподья. Хуже, она - желанная добыча при пленении. Ведь пленить можно не только тело. Она вступила на скользкий путь. Кто завтра приставит нож к горлу одних, чтобы она извела других? И, когда это случится, будут ли попытки выручить толковых людей свободным выбором - или следованием чужому плану? Это вопросы для вальзов и хозяев замков, она лишь анг, её сердца хватает на оценку теплоты живого огня и искренности держателя огнива. Но оценивать здесь, в мире безответсвенности - каждого? Каждого встречного...

  - Плоскость, - сквозь зубы процедила Черна, зевнула и глубже ушла в сон, отбросив непокой.

  Очнулась Черна от бормотания старика, стука сковороды и потрескивания зерен на раскаленной поверхности. Пахло ужином. Значит - сытостью и здоровьем. Черна села, недоуменно хмыкнула, поймав легкий листок, ожидавший её внимания поверх одеяла. Накрыл спящую, конечно же, заботливый ворчун. Он же положил листок. Черна прочла, покривилась и повторила с чувством:

  - Плоскость!

  - Прекрати ругаться, это грех, - старик распознал тон, не отвлекаясь от приготовления обеда. - Когда ты говоришь на том наречии, сквернословишь. Не спорь, я достаточно пожил, чтобы понимать без перевода.

  - Серебра в тебе немало, - поморщилась Черна. - Но как же у вас все перепутано, если ты, добрейший человек и к тому же верующий в высшие силы, первым делом суешь мне под нос список смертников. Да я очнулась только-только! Есть хочу и ничего более.

  Черна уяснила в самых общих чертах, кто такие монахи - слово пришло недавно и прижилось в сознании, прильнув к имени старика. Ей теперь представлялось, что это настоящие слуги в понимании Нитля, те, кто сознательно уделил силы большому делу. И, поскольку они в плоскости, их труды теряются в обилии суеты поддельных слуг: тех, кто стремится разрешить проблемы помельче, но интересные для себя лично.

  Старый монах был подлинным слугой, и потому одевался в сильно поношенное, жарил бобы вперемешку с зерном и лишь украдкой, тайком от себя, мечтал о сытости. Ведь однажды исполнится его молитва и насущный хлеб сможет питать досыта не только дух, но и очень тощее бренное тело... А пока старик шептал молитву, намереваясь тем и ограничить свои запросы, уступив ужин болящей. Черна не спорила. Она ощущала себя выздоравливающей, и это требовало сил.

  - Святой Игнатий, мой преславный покровитель, узрел на нашей горе чудо, равное воскрешению к жизни новой, - чуть нараспев, с живым блеском в глазах, начал старый монах. Он отвернулся от вкусного запаха, сулящего искушение, и глянул на гостью. - Я, ничтожный, узрел равное чудо, я прошел через возрождение сил духовных и телесных и зрю, истинно... - Монах покосился с хитринкой. - Ладно, ты сказала, что ты человек. Я помню. Но пойми и меня: в последний день прежней жизни я молился об отпущении грехов всем, кого до срока прибрал господь наш. Сегодня едва не убили моих мальчиков, я молчал, но я истово просил матерь божью о каре небесной для худших из грешников, для тех козлищ, кто причастен к адскому пламени и сжигает невинных агнцев. Я узрел отродье сатанинское, на крылах тьмы воздвигшееся над священной горою и поверженное, обращенное в бегство по слову твоему.

  - Ага, слова на него и подействовали, - не выдержала Черна.